Валтасар смешался, но тотчас решительно вошел в келью, освещенную слабым пламенем каганца.
Сидя на глиняной скамье, Дария пела. Она услышала шаги вошедшего, но не обернулась. Ей это было безразлично. Она пела, и звуки ее песни через распахнутую дверь улетали на волю.
Валтасар дал стражникам знак удалиться и притворить за собою дверь.
Оставшись с Дарией наедине, он на удивленье миролюбиво проговорил:
– К тебе пожаловал царь!
Она поднялась и приветствовала его наклоном головы.
– Надеюсь, ты не разучилась говорить? – спросил он, повышая голос.
– Ты ведь слышал, что я пою, к чему же спрашивать?
– Тогда отвечай, как подобает отвечать царю.
– Мне нечего больше сказать владыке Халдейского царства.
– Ты даже не желаешь просить о помиловании? А я затем и пришел, чтобы дать тебе возможность высказать свою просьбу.
– Вижу, государь, тебе жаль отправлять меня в царство теней, не отважился ты исполнить свою угрозу. Царю пристало быть решительным.
– Разве я не решителен? – приосанился царь, задетый ее словами. – Я могу казнить тебя, но могу и помиловать. Я знаю, сама ты не попросишь о снисхождении, вот я и пришел к тебе сам, я, царь Вавилонии. Подумай обо всем хорошенько. Ты еще можешь спасти себе жизнь, дорогую и бесценную.
Произнеся последние слова, он даже причмокнул.
– Ты пожаловал ко мне в темницу, чтобы сказать об этом? Но я повторяла и повторяю только, что уже тысячи раз ты слышал из моих уст.
– Ах, так? – Гнев и отчаянье прозвучали в его голосе.
– Да, царь. Покидая землю скифов, я. препоручила свою жизнь богам, отчего же теперь мне сожалеть о ней? Скифы не так страшатся смерти, как халдеи. Мы не боимся смерти, когда знаем, что за нас отомстят.
– Вот как? – прохрипел Валтасар, расслабляя пряжку на плаще.
– Да! Тот, кому отдала я свое сердце, строен, как ливанские кедры, стремителен, как орел, обитающий на серых скалах севера, мудр, как сам царь Соломон, и смел, как несметные скифские полки, которые он стягивает к: Понту Эвксинскому, чтобы обрушится на наших врагов, в том числе и на тебя, царь Вавилонии. Так мне ли бояться смерти? И если я умру, то останутся тысячи, а вот…
– Что – «вот»?