– Теперь ты видишь, как безрассудно перечить воле царя? – проговорил он. – А ведь ты могла бы сидеть на пиру в парчовых одеждах, по правую руку от государя, равного самому Мардуку, владыке вселенной, по правую руку от властелина, могущественнее которого не было и вовеки не будет. Сожалеешь ли ты, строптивая, что постыдно пренебрегла царскими сокровищами? Я изменю свое решение, если ты раскаешься и покоришься могуществу и воле халдейского властелина! Тебе даруют жизнь, раскайся!

– Мне не о чем жалеть и не в чем раскаиваться! – твердо отвечала Дария. – Я и теперь предпочитаю смерть.

Кровь бросилась в голову царю. Уязвленный в своей гордыне, Валтасар вскричал:

– Так умри же! И палач отсек ей голову.

Облаченное в золото и пурпур тело дочери Сириуша упало на гранитные глыбы ассуанских скал.

Голова откатилась далеко в сторону, тараща в небо остекленевшие глаза.

Забыв, что на него смотрит весь Вавилон, царь сбежал по ступеням трона и подошел к валявшейся на помосте царской тиаре; чуть поодаль лежала прикрытая длинными прядями каштановых волос голова. Он поднял отрубленную голову и, не отрываясь, смотрел на нее. Кровь капала на пышные одежды Валтасара, стекая с его ладоней на запястья, до сгиба локтей. Теплая еще кровь, вселявшая в царя беспокойство, гложущую тоску, неизъяснимую тревогу.

Ястребиный взгляд Валтасара потух, тонкие, надменные губы задрожали. Сломленный, он скорбно обратился к палачам:

– Что ж это вы сделали, что ж это вы сделали с царем Вавилона?

– Такова была воля царя, – ответил палач.

– Что ж это вы сделали с сыном богов? – простонал Валтасар, и на глаза его навернулись слезы.

Он приблизился к телу, простершемуся в луже загустевшей крови, и приложил отрубленную голову к шее. Затем поднял тиару, возложил ее на буйные кудри и, сняв со своего пальца перстень, надел его на палец дочери Сириуша.

– И одежды из пурпура, и тиара в драгоценных камнях, и перстень царский, а все-таки ушла от меня. Боги замыслили унизить Валтасара и, чтобы Остался он в роду последним из последних, прокляли лоно всех жен, кроме твоего, Дария… Я велю положить тебя на алтарь Мардука, и Мардук вернет тебе жизнь, ведь я примирился с ним. Он воскресит и твое лоно, и царское семя в нем, и станешь ты матерью тысяч, и эти тысячи наводнят царство и обрушатся на врага.

Обернувшись к верховному жрецу Исме-Ададу, царь уныло сказал:

– Веди перенести ее на алтарь Мардука, слуга божий, да помолись со своей братией, чтобы Мардук воскресил ее.

Недобро вспыхнули глаза Исме-Адада, Но перед толпой он подыскивал слова помягче, стремясь отговорить царя от безрассудного шага.