Оберст вышел на сцену в одиночку, в зеленовато-голубом смокинге, проверил аппаратуру и спел несколько длинных песен соло. Этот мальчик действительно был талантлив, и тем более нестерпимым происходящее казалось Кацу. Имидж измученного жизнью задушевного певца, непростительное растягивание песен за все мыслимые рамки, изысканные преступления против традиций поп-музыки… Оберст воплощал собой искренность, а если вдруг прорывалась фальшивая нотка, он с неподдельным гневом говорил о том, как трудно быть искренним. Потом на сцену вышли прочие члены группы, в том числе три молоденькие бэк-вокалистки, сущие грации, в соблазнительных платьях. Шоу действительно получилось великолепное – Кац не в силах был унизиться до отрицания. Но он чувствовал себя единственным трезвым человеком в компании пьяниц. Единственным не верующим в обновление церкви. Его вдруг охватила острая тоска по Джерси-Сити, по улицам, убивающим любую веру. Ричарду казалось, что он что-то должен там доделать в своей раздробленной нише, прежде чем наступит конец света.

– Что скажешь? – весело спросил Уолтер в такси.

– Что я старею.

– А мне очень понравилось.

– Слишком много песен о подростковых любовных драмах.

– Все это – песни о надежде, – сказал Уолтер. – Невероятная пантеистическая попытка сохранить веру хоть во что-нибудь в мире, где правит смерть. Оберст в каждую песню вставляет слово “подняться”. Это название нового диска – “Подъем”. Та же религия, только без дурацких догм.

– У тебя поразительная способность восхищаться, – заметил Кац. И добавил, пока такси пробиралось в потоке машин по замысловатой развязке: – Сомневаюсь, что смогу принять участие в твоем проекте, Уолтер. Мне адски стыдно.

– Просто делай то, что можешь. Определи свои рамки. Если захочешь приехать в мае на пару дней и пообщаться с молодежью – может быть, даже переспать с какой-нибудь девушкой, – я не против. Это уже кое-что.

– Я подумываю о том, чтобы вновь заняться музыкой.

– Потрясающе! Отличная новость. Я бы предпочел, чтобы ты писал песни, нежели работал на нас. Только перестань, ради бога, строить дома.

– Возможно, мне это зачем-то нужно. Ничего не могу поделать.

В доме было темно и тихо, когда они вернулись, свет горел только на кухне. Уолтер сразу пошел спать, а Ричард ненадолго задержался внизу, решив, что Патти может услышать его и спуститься. Не считая прочих переживаний, он сейчас мечтал об обществе человека с чувством юмора. Он поел холодной пасты и выкурил на заднем дворе сигарету, потом поднялся на второй этаж и подошел к двери комнаты Патти. Судя по подушкам и одеялам, которые он видел накануне сложенными на кушетке, она спала именно тут. Дверь была закрыта, свет не горел.