– Я не хочу, чтобы он был мне предан, – пробормотал я. В груди у меня сперло, стало трудно дышать. – Хочу, чтобы он оставил меня в покое.

– Это совершенно не по-христиански и не по-сыновьи! Если бы ты мог простить его, тебе было бы легче опять его полюбить.

– Я не хочу его любить! – закричал я на нее. – Я не могу любить обоих – его и мою мать, не могу, это слишком трудно, я должен выбрать кого-то одного, я больше не желаю разрываться на две части!

– Дорогой мальчик, никто не разрывает тебя!

– Вы разрываете! – завопил я и бросился из комнаты, щеки мои уже омывались унизительными слезами.

На этот раз я не стал ждать случайной встречи с Драммондом – вскочил на коня и отправился на его поиски. Встретил я его на дороге близ реки Фуи.

– Я не буду встречаться с отцом, – заключил я, рассказав о случившемся.

– И впрямь не будешь, – согласился Драммонд. – Твоя мать не позволит этого, а у нее полная опека над детьми, и твоя тетушка, во все сующая нос, ничего не может с этим поделать. Упаси нас господь от бестолковых, благонамеренных, докучливых девственниц!

Но к моему ужасу, тетя Маделин не пожелала принять отказ. Вскоре она запросила приватной беседы у моей матери, а когда они категорически рассорились, тетя Маделин уехала из амбулатории (оставив ее на попечение доктора Кагилла) в Англию поговорить с моим отцом.

Целый месяц я ничего об этом не слышал, но, когда наконец почувствовал себя в безопасности, последовал удар. Поздним утром, когда я спускался по лестнице на ланч, из дверей библиотеки меня позвал Драммонд.

– Нед, зайди сюда, пожалуйста, на минутку, – неожиданно попросил он.

Войдя в библиотеку, я увидел мать в высоком кресле у мраморного камина. Лицо у нее было очень бледное. За ней над каминной полкой под портретом моего прадеда Генри де Салиса неторопливо тикали часы-автоматон.

– Мы хотим поговорить с тобой кое о чем. – Драммонд протянул мне письмо. – Прочти. – (Я узнал почерк отца и отшатнулся.) – Читай.

Я попытался читать. Осилил пять строчек, прежде чем осознал, что не понимаю ни слова. Я вернулся к началу и попытался снова.

«Мадам, – писал мой отец, и этот проблеск его беспощадной вражды по отношению к моей матери вызвал у меня негодование, достаточное, чтобы я не смог читать дальше без неприязни. – Поскольку стало очевидно, что Вы настроили детей против меня и даже Неду внушили ненависть ко мне, я должен Вам сообщить, что не имею ни малейших намерений терпеть мое нынешнее отстранение от них. Я в настоящее время совершенно оправился от болезни. Я не прикасался к вину или другому алкоголю почти шесть месяцев и намереваюсь воздерживаться и в будущем. Поскольку дела обстоят именно так, судья Канцлерского суда в Дублине вынесет решение, согласно которому я буду признан дееспособным для управления имением. Как Вам известно, траст, учрежденный для управления, был временным и определялся моим состоянием, а как только судья приостановил действие траста по моему заявлению, ничто не препятствует моему возвращению в Кашельмару, чтобы жить с моими детьми. Вы с Вашим любовником, конечно, можете жить, где Вам угодно, но, если Вы попытаетесь забрать с собой детей, я подам иск на приостановку Вашего права опеки и перепоручения мне. Поскольку я смогу доказать, что Вы проживаете в прелюбодеянии, а я – что живу примерной жизнью, полагаю, любой судья сочтет, что ради благополучия детей теперь их следует передать под мою опеку.