Обсудим это подробнее, когда я вернусь в сентябре. А пока мои наилучшие пожелания тебе и твоей семье».

Я сжег письмо в камине моей комнаты, а потом перемешал пепел, чтобы убедиться, что вся бумага сгорела дотла. Размышления в письме дяди Томаса натолкнули меня на одну мысль: не попытаться ли мне заключить еще одну сделку с Драммондом. Никакого вскрытия не будет, если он оставит свой пост и переедет с матерью в Клонах-корт. Но это меня не устраивало. Если Драммонд убил моего отца и дядю Дэвида, то я хочу, чтобы его повесили. Такого же мнения, я знал, придерживается и дядя Томас. Но моя мать…

Всегда моя мать.

– Нед, мне нужно поговорить с тобой, – сообщила мне мать солнечным майским утром после завтрака, когда дети из столовой отправились играть в сад.

Керри, как обычно, завтракала в постели, но я в то утро заставил себя присоединиться к семье в столовой. Как только Драммонд вышел следом за детьми, мать отпустила слуг и попросила меня остаться.

– Пожалуйста, не придумывай никаких предлогов, чтобы убежать, – торопливо сказала она. – Да, я знаю, ты в последнее время стараешься избегать меня, я же не абсолютно слепая. А мне очень хочется поговорить с тобой об этом. Прошу тебя. Для меня это очень важно.

– Конечно, мама. – Я уже начал было вставать со стула, но теперь опустился назад перед пустой чашкой в ожидании того, что она скажет.

– Я вела себя очень глупо, – заявила она, – и хочу извиниться перед тобой и Керри.

Я непонимающе уставился на нее. На ней была изящная блуза, которая не полностью скрывала очертания ее шеи, и я, глядя на эти линии, понял, как сильно она изменилась после нашего приезда в Кашельмару. Волосы ее перестали быть насыщенно-каштановыми – цвет, который я так любил, – а стали черными; она явно их красила, чтобы выглядеть моложе, однако это имело противоположный эффект, потому что новый цвет выглядел неестественно. К тому же он изменял цвет ее лица, подчеркивая оливковый оттенок таким образом, что кожа казалась землистой, хотя мать и пыталась это скрыть густым слоем пудры. Косметика, избыточная и безвкусная, на мой взгляд, придавала ее лицу сходство с маской. Я напрягал зрение, но никак не мог увидеть за этой маской того знакомого человека, которого я любил.

– Неудивительно, что у тебя обиженный вид и ты так холоден со мной, – продолжала она, и, в отличие от неестественной внешности, ее голос звучал стеснительно, был наполнен искренними эмоциями, что приободрило меня. – С моей стороны было так глупо расстраиваться из-за ребенка, так неправильно. Ты не должен думать, что я этого не понимаю и не стыжусь. Но, дорогой, с этого дня все будет иначе. Я уже свыклась с идеей, что стану бабушкой, и знаю, что полюблю маленького, когда он появится. Я всегда любила детей, ты это знаешь. Не знаю, почему повела себя так глупо, разве что… – Она замолчала.