Мой отец мог прочитать стихотворение пять или шесть раз, даже больше. Снова и снова читал он сдержанно, но сосредоточенно, строки, поднимающиеся, будто лествица[627] или молитва, и в какой-то момент откладывал книгу и погружался в полное безмолвие. Он сидел, наклонившись вперед, не отводя глаз от страницы. Я не двигалась. Комната сжималась. Ветер грохотал дождем по шиферу, провисший провод телевизионной антенны хлестал по крыше
Чуть-чуть наклоняясь назад и затем вперед, надавливая на задние ножки деревянного стула и заставляя их тихонько поскрипывать, Папа начинал медленно качаться и рокотать. Брал карандаш и еще ниже склонялся над страницей. Я лежала в бессоннице, пока едва слышный рокот превращался в строку. Я понимала, хоть и не разбирала слов, что мы на Взлете, понимала — я слышу, как возникает стихотворение, и внизу, прямо под нами, воздух, и мы уже далеко, где-то в другом месте, где чудеса и великолепие в порядке вещей. Я понимала, что в обычном мире нет ничего подобного, и лежала, надеясь, что пятна на моей коже не исчезнут еще какое-то время, счастливое какое-то время я проведу в слиянии болезни и поэзии.
Глава 16
Глава 16
Книга все не появлялась да не появлялась, и тем временем я совершенствовала свое умение Стоять Одной во дворе. Я молча подбирала описательные выражения.
(Позже, в Редакционной статье, боясь, что миссис Куинти могла бы подумать, что как повествователь я немного Чрезмерная Суейн, а применение Черной Магии может выйти мне боком в следующей жизни, я заменила свои заготовки на то благословение, какое, как сказал Томми Девлин, использовала Мона МакКарти после выматывающего трехдневного визита — два гуся, четыре утки, пять пирогов — ее американских четвероюродных родственников. На прощание она безмятежно помахала им от парадной двери и сказала «