«Я воспользуюсь опытом этого доктора Мосгрейва, — думал он. — Врачи и адвокаты являются духовниками в наш прозаический девятнадцатый век. Он наверняка сможет помочь мне».

Первый скорый поезд из Лондона прибыл в Одли в половине одиннадцатого, и без пяти одиннадцать Ричардс, мрачный слуга, доложил о докторе Элвине Мосгрейве.

Медик из Сэвил Pay был высоким человеком около тридцати лет. Он был худощав, с болезненного цвета лицом и впалыми щеками, с бледными серыми глазами, которые, казалось, были когда-то голубыми и с течением времени выцвели до нынешнего бесцветного оттенка. Как бы ни была могуча медицинская наука, коей владел доктор Элвин Мосгрейв, она оказалась бессильна придать плоть его костям или румянец щекам. У него было странно невыразительное и в то же время удивительно внимательное выражение лица — лицо человека, который провел большую часть жизни, слушая других людей, и расстался с собственной личностью и чувствами в самом начале карьеры.

Он поклонился Роберту Одли, уселся в указанное ему кресло напротив и устремил внимательный взгляд на молодого адвоката. Роберт заметил, что взгляд доктора на мгновение утратил спокойное выражение внимания и стал серьезным и испытующим.

«Он прикидывает, не я ли пациент, — подумал мистер Одли, — и ищет признаки безумия на моем лице».

Доктор Мосгрейв заговорил, как будто отвечая на его мысль.

— Вы желали проконсультироваться со мной относительно своего… здоровья? — спросил он.

— О нет!

Доктор Мосгрейв взглянул на свои часы, изделие Бенсона стоимостью 50 гиней, которые он так небрежно носил в кармане своего жилета, словно это была картофелина.

— Нет нужды напоминать вам, что мое время дорого, — заметил он. — Ваша телеграмма сообщала, что мои услуги потребовались в случае… весьма опасном, как я понял, иначе бы я не приехал сюда.

Роберт Одли сидел, мрачно глядя на огонь и не зная, как ему начать разговор.

— Вы очень любезны, доктор Мосгрейв, — с усилием начал он, — и я вам очень благодарен, что вы откликнулись на мою телеграмму. Я собираюсь обратиться к вам по очень болезненному для меня вопросу. Я хочу просить вашего совета в очень трудном деле, и я слепо доверяюсь вашему опыту и способности выручить меня и дорогих мне людей из очень сложного и мучительного положения.

Деловое выражение лица доктора Мосгрейва стало заинтересованным.

— Полагаю, что признание, сделанное пациентом врачу, так же священно, как исповедь священнику? — мрачно спросил Роберт.

— Так же священно.

— Конфиденциальное сообщение, не нарушаемое ни при каких обстоятельствах?