В метро рука у нее так дрожала, что она с трудом приводила в порядок свои торопливые записи, с трудом настучала эсэмэс Тому и Пип. К тому времени, как она села на денверский рейс, тревога, что ее обойдут, сделалась всепоглощающей. Кресла стояли тесно, сидевший рядом бизнесмен мог видеть, что она пишет, а переключиться на налоги в сфере технологий не получалось, мысли так и скакали, поэтому она купила маленькую бутылочку вина и бессмысленно смотрела на самолетик, ползущий по маршруту на экранчике, вделанном в спинку переднего кресла. Потом в ход как средство от тревоги пошла вторая бутылочка.

Разумных возражений против Пип в их доме у нее не было. Девушка пока не оставляла ни невымытую тарелку или ложку в раковине, ни свет в пустой комнате. Она даже предложила Тому и Лейле стирать в машине их вещи. О том, чтобы она занималась их бельем, оба и слышать не хотели, но она объяснила: никогда еще она не жила в доме, где есть работающая стиральная машина с сушкой (“немыслимая роскошь”); так что они позволили ей стирать простыни и полотенца. Избалованность, из-за которой многие ее сверстники выглядят смешно, Пип совершенно не была свойственна, однако она не извинялась перед Томом и Лейлой за причиненные неудобства и не изливалась в благодарностях. В будни – во всяком случае в те вечера, когда Лейла была дома, – девушка готовила себе ужин отдельно, потом уходила в свою комнату и больше не показывалась. Но в пятницу вечером она непринужденно садилась в кухне на табуретку, предоставляла Тому смешать ей свой фирменный “манхэттен”, рубила для Лейлы чеснок и забавляла их историями из жизни сквоттеров в Окленде.

Казалось бы, все хорошо. Но у Лейлы имелись причины подозревать, что в те вечера, когда она задерживается на работе допоздна или ездит к Чарльзу, Пип не сидит безвылазно у себя в комнате. Дважды за последний месяц Лейла узнавала важные новости – что грант для “Денвер индепендент” на семь с половиной миллионов от фонда Пью неофициально уже одобрен и что дело, связанное с Первой поправкой[47], где ДИ выступает соответчиком, попало к недружественному судье, – не прямо от Тома, а от Тома через посредство Пип. Лейле самой в свое время кое-что досталось от опыта старшего мужчины, и она знала, как приятно, когда тебя о чем-то информируют специально, и понимала вместе с тем, что девушка никакой особой привилегии тут не видит и не догадывается, что кому-то это может быть не по душе. Лейле думалось порой, что ее теперешнее чувство вины перед первой женой Чарльза – может быть, вовсе не чувство вины на самом деле, а злость: злость на более молодую Лейлу, которая вошла в литературный мир, потому что приглянулась Чарльзу, злость немолодой феминистки на свое прежнее я. Глядя, как Пип впитывает мудрость Тома и наслаждается тем удовольствием, которое доставляет ему общение с молодой девушкой, Лейла чувствовала отголоски этой злости.