– Куда ты? – Внезапно она выглядит вполне собранной. Она позаботилась о том, чтобы слезы, которых на самом деле было совсем немного, не испортили ее макияж. – Скажи, Патрик, куда ты идешь?

Я кладу сигару на стол. Эвелин настолько расстроена, что оставляет это без комментариев.

– Я просто ухожу, – отвечаю я.

– Но куда? – спрашивает она, и в ее глазах вновь появляются слезы. – Куда ты уходишь?

Похоже, в ресторане все посетители, которые слышат наш разговор, стараются смотреть в другую сторону.

– Куда ты? – опять спрашивает она.

Я не отвечаю, запутавшись в собственном лабиринте. Я думаю о другом: гарантии, биржевые предложения, первичное размещение акций, финансирование, рефинансирование, облигации, конвертация, доверенности, годовые отчеты, квартальные отчеты, нулевая прибыль, валовой национальный продукт, дорогие безделушки, миллиардеры, Кенкити Накадзима, бесконечность, «Бесконечность», как быстро ездят дорогие машины, благотворительные аукционы, высокодоходные, но ненадежные облигации, не отказаться ли от подписки на «Economist», тот рождественский вечер, когда мне было четырнадцать и я изнасиловал горничную. Включенность, зависть, можно ли выжить с расколотым черепом, ожидание в аэропортах, сдавленный крик, кредитные карточки, чей-то паспорт, забрызганный кровью коробок спичек из «Берега Басконии», поверхность, поверхность, поверхность, «роллс» – это «роллс» – это «роллс». Для Эвелин наши отношения желтые и голубые, для меня же они – серое место, по большей части черное, разбомбленное, обрывки фильма в моей голове – бесконечные кадры камней, любой язык совершенно незнаком мне, звук затмевается новыми образами: хлещущая из банковских автоматов кровь, женщины, рожающие из анальных отверстий, зародыши замороженные или всмятку (все-таки какие?), ядерные боеголовки, миллиарды долларов, полное уничтожение планеты, кого-то бьют, кто-то умирает, иногда бескровно, но чаще всего от винтовочной пули, заказные убийства, кома, жизнь, сыгранная как дурная телекомедия, пустой экран, превращающийся в мыльную оперу. Это изолированное место, которое служит только для того, чтобы было видно мою ослабшую способность чувствовать. Я в центре, вне времени, и никто не желает установить мою личность. Внезапно я представляю скрюченный рассыпающийся скелет Эвелин, и это наполняет меня восторгом. Я долго не отвечаю на ее вопрос «Куда ты?» – но, сделав глоток портвейна, потом пива, я поднимаюсь и говорю ей, думая в то же время: если бы я был настоящим роботом, то в чем была бы разница?