Николай окинул взором опустевший автомобиль, слушая громкие проклятия ходящего взад-вперед Цвета:

– Чудесно.

Через пару минут Маша привела к друзьям, уже сидящим на невысокой ограде газона, малыша Ёжика. Тот с вежливой улыбкой пожал им руки. Сколько лет, сколько зим… И сияющая Маша. Разговор начался, но Зарёв сразу же прервал его, показывая назад:

– Нам туда.

Маша, Ярослав и Антон посмотрели туда. Перед ними высились деревянные двери в парадную хостела.

– Это судьба, – серьезно сказал Николай.

Музыкант хотел возразить, но потом махнул рукой:

– Ладно, всё равно день не по плану. Сейчас, только эвакуатор вызову.

Он встал и отошел к автомобилю.

– Я пойду на разведку, а вы не бросайте Антона, – скомандовала Маша и направилась к парадной.

Ярослав сел на ограждение и тяжело вздохнул. Мимо с грохотом проехал грязный грузовик с пустым кузовом. Он свернул на ближайшем перекрестке и вновь стало тихо. Только редкие слова Цвета, расхаживающего от одного столба до другого, долетали до них с той стороны улицы. Крыши домов окрасились в яркие цвета заката.

– Ты-то как Ёжик? – посмотрев на Ярослава, спросил Николай.

– Хорошо, хорошо. Гуляю тут.

– Да неужели хорошо? На тебе лица нет.

– Это от холода. Я прошел пешком большой путь.

– Если бы он был запланирован, то ты оделся бы теплее.

Малыш Ёжик посмотрел на него. Серые глаза поэта были наполнены каменным холодом. Но… Это сложно объяснить, но в тоже время в них было так много тепла. Вернее, каждый человек, заглядывая в них, как-то интуитивно понимал, что такой холод может быть только снаружи, будь он внутри, в самой душе человека, то и не было бы человека. Никто не выдержит такого. И это ощущение скрытого тепла всегда подкупало – люди открывались Зарёву.

– На работе проблемы, вернее… – Ёжик опустил глаза. – Каждый четверг мне снится одна девочка из моих учениц. И сны довольно постыдного характера. Но я не могу, я весь извелся. А она тоже прониклась ко мне. И так каждый раз: стоит набрать новую группу и какая-нибудь девочка в меня втюривается, даже погулять зовут, но им по двенадцать-тринадцать лет… Я как будто проваливаюсь в детство, в своё невероятно одинокое детство. Я поцеловался впервые в двадцать один в беседке с девушкой, старше меня лет на десять, но она выглядела на все 17… Это преследует меня. Я… будто потерян. И каждый четверг, как по расписанию.

Он замолчал, шаркая кедами по мокрому асфальту. Сейчас на улице было так свежо. Зарёв закинул голову вверх, смотря на периодически мигающий над ними фонарь, и спокойно сказал:

– Расскажи об этом. Напиши. Напиши. Это освободит тебя от груза старого. Напиши.