— Естественно, жду, — бросил он. — Вот только не знаю, когда оно начнется. И понятия не имею, где это произойдет и какова будет численность противника. А ведь это и есть самое важное.

— Разве твои шпионы тебе еще не донесли? — Как я ни старалась, в моем голосе все-таки прозвучало насмешливое презрение, которого я никогда не могла скрыть, говоря о его бесчисленных шпионах.

— Пока еще нет, — тут же ощетинился он. — Некоторые свои тайны мои враги хранят очень хорошо.

Я повернулась, чтобы идти в детскую: вскоре должен был прийти врач, чтобы осмотреть Элизабет.

— Не уходи, — вдруг сказал Генрих. — Мне нужно…

Я повернулась к нему, по-прежнему держась за дверную ручку; мне хотелось поскорее поговорить с врачом, я очень надеялась, что Элизабет может помочь теплая погода, что летом у нее прибавится сил.

— Что ты хотел мне сказать?

Он беспомощно на меня посмотрел и спросил:

— Никто не пытался с тобой поговорить? Ты бы сказала мне, если бы кто-то попытался это сделать?

Все мои мысли были о больном ребенке, и я совершенно не понимала, кого он имеет в виду.

— Кто мог пытаться поговорить со мной? О чем? Что ты имеешь в виду?

— Об этом мальчишке… — выдавил он из себя. — Никто с тобой о нем не говорил?

— И кто бы стал это делать?

Взгляд его темных глаз стал более сосредоточенным, пристальным, даже подозрительным.

— Как это кто? Разве ты не знаешь, кому хотелось бы поговорить с тобой о нем?

Я развела руками.

— Милорд, я действительно не знаю. Со мной никто об «этом мальчишке» разговоров не вел. Я даже представить себе не могу, с какой стати кто-то вдруг стал бы со мной о нем разговаривать. Всем ясно, как тебе неприятна эта история. И, разумеется, никто не собирается обсуждать со мной то, что сводит… — Я не договорила.

— Сводит твоего мужа с ума? — закончил он.

Я не ответила.

— Кто-то из моих придворных получает от него указания, — сказал он так, словно вырывая это признание из тайников собственной души. — Кто-то твердо намерен свергнуть меня и посадить на трон этого мальчишку.