Она склонилась перед королем в подчеркнуто низком, выразительном реверансе, а когда выпрямилась, Генрих взял ее за руку, и она скромно потупилась, но я заметила, как на ее устах промелькнула легкая усмешка. И тут мне наконец стало ясно, почему ее прислали ко мне, почему велели сделать своей фрейлиной и почему ее муж так свободно чувствует себя в свите короля: Генрих впервые в жизни влюбился, но это был наихудший выбор из всех, какой он только мог сделать.

* * *

Леди Маргарет, следившая за каждым шагом своего победоносного сына, тихонько предложила мне зайти к ней до того, как начнется грандиозный пир, и немного побеседовать с ней наедине. Она сообщила, что Генрих выбрал двух фрейлин из моей свиты и двух из ее, чтобы они пока прислуживали леди Кэтрин. Не было сомнений, что у леди Кэтрин вскоре будут и свои фрейлины, и свой небольшой двор, и собственные покои, и она будет жить здесь, как находящаяся в гостях шотландская принцесса, а прислуживать ей будут, преклонив колено.

Леди Кэтрин также пригласили посетить королевскую гардеробную и выбрать себе подходящее платье для пиршества в честь победы Генриха Тюдора. Похоже, мой муж очень хотел бы увидеть ее в платье иного цвета, чем черный.

Я поморщилась, вспомнив, что и мне когда-то приказывали носить платья того же цвета и покроя, что у королевы Анны,[64] и все отмечали, как я хороша — особенно по сравнению с бедной больной королевой. А уж ее муж и вовсе глаз от меня не мог отвести. Во время рождественского пира, незадолго до смерти Анны, мы с ней были одеты в одинаковые алые платья, только на ней, бедняжке, яркий шелк выглядел саваном, такой она стала бледной и худой. Тогда как мне очень шел алый цвет, он как бы отбрасывал легкий розовый отсвет на мои щеки, подчеркивал золото моих волос, блеск глаз. Я тогда была еще очень молода, да к тому же влюблена, и вела себя поистине бессердечно. И сейчас, вспомнив, с каким спокойным достоинством держалась Анна, глядя, как я танцую с ее мужем, я вдруг подумала: жаль, что я не успела попросить у нее прощения, ибо теперь-то я понимала ее гораздо лучше, чем тогда.

— Ты не спрашивала у короля, когда леди Кэтрин намерена отправиться домой? — внезапно донесся до меня голос миледи. Она стояла спиной к жалкому огню, горевшему в камине, а озябшие руки спрятала в рукава. Собственно, лишь у камина было относительно тепло, все остальное пространство комнаты прямо-таки дышало холодом.

— Нет, — сказала я. — Может быть, вы у него спросите?

— Я-то спрошу! — воскликнула она. — Я непременно спрошу! А ты спросила, когда этого Перо Осбека отправят в Тауэр?