Затем Генрих заставил «мальчишку» идти пешком, ведя в поводу захудалую старую лошадь, на которой с мрачным лицом сидел один из его сторонников — закованный в цепи тот самый кузнец, который сбежал из армии Генриха, чтобы служить «законному королю». Королю хотелось, чтобы весь Лондон полюбовался, сколь жалкими выглядят эти «всадник» и его «грум»; кузнец сидел, понурив голову, весь израненный и привязанный к седлу задом наперед, как шут. В таких случаях люди обычно швыряются в осужденного грязью из сточных канав и злобно смеются, но даже когда на голову «всаднику и груму» из окон домов опрокидывали ночные горшки со всем содержимым, «этот мальчишка» и его потерпевший поражение союзник, эта странно молчаливая пара, держались с неизменным достоинством. Кстати, пока они шли по узким улицам Лондона к Тауэру, никто над ними особенно и не издевался и вокруг было довольно тихо, а потом вдруг кто-то громко воскликнул, и эти слова ужасающе отчетливо прозвучали в почти полной тишине: «Вы только посмотрите на него! Он же точная копия нашего доброго короля Эдуарда!»

Генрих тоже это услышал, но, увы, было уже слишком поздно: нельзя было вернуть вылетевшие слова обратно, нельзя было заставить толпу лондонцев оглохнуть. Единственное, что было еще возможно, — это сделать так, чтобы Лондон никогда больше не видел «этого мальчишку», который всей столице показался чрезвычайно похожим на принца Йоркского, сына короля Эдуарда.

Так что этот день оказался последним, когда «мальчишке» довелось пройти по улицам Лондона и получить свою порцию оскорблений и… приветствий.

— Ты должен поскорее заключить его в Тауэр, — велела сыну леди Маргарет.

— Все в свое время, — возразил тот. — Мне хочется, чтобы люди его увидели и поняли, что он ничтожество, легковесный пустышка, глупый мальчишка-бездельник, что мне он никакой угрозы не представляет. Собственно, я поэтому всегда и называл его «мальчишкой».

— Ну, теперь они его увидели, но им, похоже, он легковесным пустышкой не показался. Они и не думают называть его так, как нужно, хотя им без конца повторяли, что его зовут Перкин Уорбек. Им невозможно внушить, что то имя, которым они хотели бы его называть, вообще никогда произносить не следует. Надеюсь, теперь ты наконец предъявишь ему обвинение в измене и казнишь его?

— Нет. Когда он добровольно мне сдался, я дал ему слово, что убит он не будет.

— Но ведь слово — это не клятва! — Миледи была настолько встревожена, что осмелилась ему перечить. — Ты не раз нарушал данное слово и по причине куда менее значимой. Ты вовсе не обязан его держать перед каким-то самозванцем.