— Мне невыносимо отпускать его от себя! — не выдержав, призналась я Томасу. Тот рассмеялся:

— Ты разве не помнишь, как вела себя наша мать, храни Господь ее душу, когда Эдуарду пришла пора отправляться в Ладлоу? Она ведь тогда поехала вместе с ним и проделала весь этот долгий путь верхом, хотя была уже беременна Ричардом! Я понимаю, тебе тяжело, но и мальчику тоже нелегко. И все же его отъезд следует воспринимать как знак того, что все возвращается на круги своя. Тебе бы следовало этому радоваться.

Артур, светящийся от возбуждения, уже сидел в седле и, помахав мне на прощанье рукой, следом за сэром Ричардом и Мэгги выехал за ворота. За ними потянулась вооруженная охрана.

— Вряд ли я сейчас способна этому радоваться, — сказала я, и Томас ласково сжал мою руку.

— Ничего, — сказал он, — мальчик к Рождеству вернется домой.

* * *

А на следующий день король объявил мне, что намерен с небольшой компанией отправиться в Лондон и показать тамошним жителям Перкина Уорбека.

— Кого? — удивилась я, хотя отлично поняла, кого он имел в виду.

Генрих слегка покраснел и повторил:

— Перкина Уорбека!

Значит, в итоге они все-таки условились называть его именно так, заодно дав имена и родословную всему семейству Уорбек из Турне вместе с дядьями, тетками, кузенами, бабушками и дедушками. Но хотя сведения об этой весьма обширной семье, о ее месте жительства и роде занятий и стали всем «известны» — по крайней мере, на бумаге, — никого из них что-то не спешили пригласить в суд для дачи свидетельских показаний. И никто из многочисленных «родственников» не написал самозванцу, упрекая его или, напротив, предлагая помочь, и ни один из них не предложил за него выкуп. Король также вплел в историю Перкина Уорбека немало самых различных персонажей, однако мы никогда не просили, чтобы нам показали хоть кого-то из них; с тем же успехом можно было бы попросить показать волшебную черную кошку, или хрустальный башмачок Золушки, или веретено, заколдованное злой феей.

В Лондоне «мальчишку» встретили по-разному. Многие лондонцы, налоги которых из-за борьбы с самозванцем постоянно росли, а несправедливые штрафы сжирали весь доход до последнего гроша, попросту проклинали его, когда он проезжал мимо. Женщины, всегда более зловредные, начали освистывать его и бросаться грязью; но даже их сердца смягчились, когда они увидели его погрустневшее лицо и застенчивую улыбку. Он ехал по улицам Лондона со скромным видом юноши, который не мог поступить иначе — его призвали, и он ответил на призыв, но при этом остался самим собой. Некоторые, правда, продолжали что-то гневно выкрикивать ему вслед, но большинство, сменив гнев на милость, во всеуслышание заявляли, что он красавец, истинная роза Йорка.