— Я люблю, люблю тебя! — воскликнула Паула, с тоской хватая руки Ориона. — Пожалуй, ты прав. Но что мне делать, Господи?… Не требуй от меня, по крайней мере в данную минуту, никакого решительного слова! Я не в состоянии ничего обдумать! Ты видишь, как я страдаю!

— Вижу, — отвечал он, с сожалением взглянув на бледное лицо девушки, по которому пробегали болезненные конвульсии. — В таком случае, отложим наш разговор до вечера. Отдохни и прими лекарство, а потом…

— Потом, на пути в Дамьетту, ты повторишь игуменье то, что сказал теперь мне! — заключила дамаскинка. — Она превосходная женщина и научится любить и понимать тебя, я уверена в этом. Почтенная настоятельница возвратит мне мое слово…

— Какое слово?

— Мое обещание не отдавать тебе своей руки, пока…

— Пока я не выдержу искуса, назначенного эзотерикам? — насмешливо перебил Орион, пожимая плечами. — Отдохни, Паула; ступай в свою комнату! Посторонняя женщина отравила нам лучшие часы нашей жизни. Теперь мы оба не уверены в себе и не можем договориться ни до чего хорошего. О если бы ты могла видеть, что происходит у меня в душе! Однако тебе пора успокоиться и заснуть, а я постараюсь забыть полученную обиду… Прощай до другой, более ласковой и… смею сказать, более счастливой встречи.

Орион повернулся и торопливо пошел из сада.

— Не забывай одного — что ты безгранично дорог мне! — крикнула ему вслед глубоко взволнованная девушка.

Но он не слышал ее слов и, не заходя к Руфинусу, вышел из ворот на улицу.

XXXII

XXXII

Вернувшись к себе, глубоко оскорбленный юноша бросился в изнеможении на диван. Паула отдала ему свое сердце, но какое жалкое, холодное чувство питала она к нему, если не хотела сделать ни малейшей уступки, не заручившись предварительно вескими фактами, которые доказали бы ей, что на него можно положиться. И как могла любящая девушка позволить третьему лицу вмешаться в их отношения? Неужели она доверила тайну Ориона мелхитской монахине, враждебной якобитам?… А он еще рисковал головой для спасения этой фанатички и ее сподвижниц, сестер обители святой Цецилии!… Право, здесь было от чего сойти с ума!… Как жаль, что нельзя нарушить слова, данного почтенному Руфинусу в присутствии Паулы, и отказаться от безумного предприятия. Вместо прекрасной и гордой владычицы своего сердца, юноша видел теперь в дочери Фомы плаксивую, бесхарактерную, малодушную женщину.

В его комнате лежали планы и карты. Он велел Нилусу принести их сюда, чтобы исполнить поручение полководца Амру. Эти предметы напомнили ему знаменательный разговор с арабом. Орион вскочил с места и стал тревожно ходить по комнате, где прожила два года его возлюбленная.