Как только Карташову подвели к дивану, и она опустилась на него, так снова залилась слезами. Митя подсел к ней рядом на стуле, а отец Паисий сел недалеко у стола в кресле, развернув его по направлению к Ольге. Слегка успокоившись, сквозь судорожные вздохи и рыдания вдруг, как бы мгновенно прорвавшись, она стала говорить:

– Я сначала его хотела… Его хотела убить, мучителя моего… Курсулова. Хотела, сколько раз хотела и не могла. Он завтра будет с государем… А я и знаю, что опять не смогу, не смогу… Лучше уж себя…

Она вновь прорвалась рыданиями и какое-то время не могла говорить. Во время рыданий ее в общем-то еще милое лицо под характерными «карташовскими бровями» растягивалось в надрывную гримасу, а верхняя губа начинала мелко-мелко дрожать.

– Он нашел меня год назад… Как нашел – просто пришел к нам в заведение… Ну, Марья Кондратьевна меня с ним и свела… Не знаю, как я снова с ним… Но я поклялась, что я в следующий раз убью его – да убью его… Да – перед памятью брата, Володеньки… Я и пистолет на сбережения купила… Да только… Он мне отдельную квартеру снял, обставил все… И приезжать стал. Часто… А я все думаю, ну вот, ну вот – вот сейчас… У меня пистолет под подушкой всегда лежал… Думаю, вот – в харю его слюнявую и выстрелю в самый этот момент… когда он не ожидает… Да только не смоглося… Не ни, не… ни разу не смоглося… А он – все, что любит… Любит – шепчет, а как распалит всю, то уже и не могу… Да – злости не хватает, ненависти. Тот любовью все ластит… А потом… А потом… Думаю – сможешь, только раззлиться надо, ведь все как тогда, в первый раз, когда на глазах матери…. Вот злость-то и придет… Да только. Эх, что там баланить… Уже порченная я, порченная… Захватила сласть это-та… Как бес вселивается… Не остановишься. А после уже раскиснешь киселем, куда-й там убить… Я этого беса выгнать хотела… К этому вашему бесогону, Ферапонту, за тем-то и пришла… Вот дура-то. Кричать стал… Ну я ему и показала место, куда бес вселивается… Эх, да что там, пропащая я, пропащая… Ладно за себя… Я и за брата не смогла отплатить… И за мать свою… Нечего мне жить… Зачем вы остановили?.. Убейте меня, убейте…

И она снова затряслась в теперь уже почти бесслезных рыданиях, постукивая кулачками в грудь и царапая при этом свое белое с какими-то желтыми блестками и уже не очень чистое платье. Ольга во время своего сбивчивого рассказа, конечно, не смотрела на отца Паисия, а иначе бы заметила реакцию, которую вызвал ее рассказ. Эту реакцию не сразу заметил и Митя, все еще не до конца протрезвевший и хранящий в себе остатки своего прежнего дымного и чадного состояния. Но даже и в этом состоянии он заметил что-то неладное. Сначала напряженное лицо отца Паисия перерезала складка какой-то, видимо, внутренней боли, затем в середине рассказа Карташовой он закрыл лицо своими руками, а на слова ее «убейте меня, убейте» вдруг сильно вздрогнул и стал опускаться и медленно сползать с кресла на пол. Митя сначала ничего не понял – первое, что он успел подумать, что отцу Паисию плохо, и он уже хотел было рвануться ему на помощь, но в это время тот убрал руки от лица, и тут Митя увидел, что его лицо все залито слезами… Тут не плохо, тут что-то другое – как-то внутренне почувствовал Митя, так и замерев на своем стуле в самом начале своего порыва. Между тем отец Паисий окончательно опустился на колени и так стоял с залитым слезами лицом, переплетя перед собой пальцы рук, между которыми запуталась и черная змейка бугристых четок. Эти четки особенно резко выделялись на фоне бледной белизны рук отца Паисия и при этом подрагивали и даже слегка подергивались вслед за невидимыми нервными движениями его рук. Наконец и Карташова обратила внимание на необычное поведение и странное состояние отца Паисия. Она перестала судорожно взрыдывать почти на каждое дыхание и даже приподнялась на диване, вытаращив слегка испуганные глаза.