Но есть Господь – открыл мне Сам дорогу. В нашей православной миссии в Иерусалиме открылась вакансия. Понял я – что это мой шанс. Напросился туда – и три года пробыл на Святой горе. Ехал же с огнем в душе, и обет дал – что не погашу этот огонь, не позволю ему потухнуть, а самому вновь опуститься в покой мой смертный. И ведь сдержал же, сдержал слово! Точнее, думал, что сдержал… Все три года я молил Господа дать мне еще один шанс переломить себя и искупить свою вину. Молился ночами и постился до последнего изнеможения, так что и руководитель миссии вынужден был вмешаться, властию своею ограничивал меня. И ведь под конец третьего года – словно прояснение наступило. Я даже не знаю, как это описать. Мне показалось, что готов я стал к подвигу новому – духовному. Что теперь понесу все, что угодно, что теперь искуплю любые предыдущие вины, только бы Бог предоставил шанс. Только бы оказаться достойным нового испытания. И вот оно наступило… Надо сказать: обо мне среди православных арабов, которые окормлялись в нашей миссии, какое-то словно «мнение» сложилось. Что я вроде как великий подвижник, – мол, и постник, и молитвенник, уж чуть ли не святой. Я уж и сам замечать стал, да не придавал этому значения, а зря. Вот оно как вышло. Однажды после всенощной сижу в креслице – там это в обычае – плетеные такие креслица, в которых в монастырском дворе вечером посидеть можно, подышать хоть прохладным воздухом после дневного жара нестерпимого. Так вот сижу – и вдруг подходит ко мне и клонится на колени один араб. А я за три года уже и арабский язык более менее выучил – тоже себе зарок такой дал, и не отступал, пока не стал понимать местную речь. Опустился он на колени – и как бы исповедуется. Так со стороны, во всяком случае, казалось – и было действительно в порядке вещей. Но это не исповедь была, точнее, даже не могу сказать, что это было – судите сами. Сказал, что он араб, но араб крещеный, что зовут его Абдул и что он пришел ко мне… (Тут отец Паисий глубоко вздохнул.) Что он пришел ко мне, чтобы меня убить. Да – именно так. Я какое-то время не понимал, в чем дело, что я ему плохого сделал, несколько раз его переспрашивал и в результате узнал всю его историю. Страшную историю, надо сказать, но историю, которая промыслительным образом вышла и уперлась в меня. И я имел шанс ее разрешить… Итак. Еще в детстве этот Абдул остался круглым сиротой, когда один мюрид, с которым враждовал его отец, вырезал всю его семью: убил отца, зарезал трех старших братьев Абдула на глазах матери, а ее уже потом изнасиловал на глазах самого Абдула, и она после этого покончила с собой. Абдула же забрал с собой и сделал своим рабом, которого содержал в клетке, едва кормил и удовлетворял с ним свои извращенные наклонности, попросту говоря насиловал его многократно, да еще и своим гостям отдавал для подобных же страшных мерзостей. А мальчику тогда не было и десяти лет. Что он переживал в себе за эти несколько лет рабства – он мне рассказал, и это повествование походило бы на исповедь, если бы в ней была бы хотя бы капля чего-то другого кроме жгучей черной ненависти. Абдул сказал, что его останавливала и не давала покончить с собой только одна надежда – надежда все-таки когда-нибудь вырваться и отомстить своему жестокому обидчику. И однажды это удалось сделать. Абдулу удалось бежать и первое что он сделал – отправился на рынок и украл кинжал, понятно для чего. Но – удивительное дело! – буквально за несколько часов его отсутствия его мучитель-мюрид куда-то пропал, словно испарился, по словам Абдула. Это действительно выглядело сверхъестественно, ибо у него был и свой дом, и дело торговое, а тут – Абдул возвращается, а там уже совершенно другие люди, которые говорят или делают вид, что знать не знают никакого мюрида. Десять лет ушло на поиски, когда Абдул метался по разным местам и даже странам: был и в Египте, и в Сирии, даже до Индии добирался, руководясь какими-то наводками, но этот мюрид был неуловим. Но Абдул не терял надежды, его ненависть была неукротима и нисколько не уменьшалась, несмотря на истечение немалого времени. Но надо было на что-то жить, и Абдул нашел себе профессию, которая оказалась вполне под стать его неутоленной ненависти. Он поступил в общество наемных убийц-асасинов. Вся его работа заключалась в том, чтобы максимально быстрым образом убить того, кого ему укажут, и в этом ремесле Абдул (было видно, что он ничего не приукрашивает) достиг вершин своего мастерства. Хотя орудием его убийства стал все тот же самый кинжал, который он украл в самый первый день своего побега. Он убивал им одним ударом – метким и точным, под диафрагму и прямо в сердце. Так, что жертва умирала, не успев даже вскрикнуть, а из ранки при этом вытекало лишь несколько капель крови. Абдул говорил, что он сам удивлялся от своего мастерства, когда счет его жертв перевалил за первую сотню. Порой ему казалось, что его кинжал заговорен чуть ли не самим шайтаном, ибо будто сам убивает свои жертвы таким мгновенным образом, он лишь придает ему направление и силу движения, а дальше все происходит автоматически. Понятно, что спрос на его услуги все возрастал, как и последующая оплата, а заказы становились все разнообразнее по географии, но это Абдула вполне устраивало, ибо он продолжал упорный поиск своего обидчика. Но тот таинственным образом не находился, хотя, Абдул говорил, что его всегда не покидало чувство, что он где-то рядом, совсем близко, и может даже видит его и смеется над ним. И это только усиливало его ненависть и умножало количество отправленных им на тот свет жертв.