Иван на какое-то время замолчал, обхватив голову руками. Он видимо едва держался, покачивая головой в напряженных ладонях со скрюченными пальцами.
– Ну а по приезду сюда уже и началась эта игра со смертью… Знаешь, что я понял – и хорошо же понял – одну черту вашу революционную. Я назвал ее смертострастие, или, хочешь, – смертолюбие… Есть сластолюбие… Понимаешь, о чем я?.. Сластолюбие женское. Но тут другая материя – с этим даже не сравнимая по силе. Хотя, может, и сравнимая по силе, но не по продолжительности… Нет, даже не так… А то, что это смертолюбие поражает не всех, а только определенный тип людей, причем независимо от пола. Эти и становятся революционерами… Настоящими революционерами, теми, кто реально ставит на кон свою жизнь. Это действительно становится их страстью. Страсть к смерти. Тут тайна, тут сладость своя. И сладость жуткая и непреодолимая… Тот, кто вкусил ее, уже никогда от нее не откажется. Она может заменить и заменяет революционеру все другие его страсти, точнее, они начинают подчиняться ей… Разве это не видно по Катьке моей, по Муссяловичу, да и по тебе тоже?.. Видно же. Все революционные общественные мотивы – это все внешне. Это все прикрытие на самом деле… Там, страдания народные, мщение за слезки детские, чаяние социальной справедливости… Шелуха все это. Разве может все это сравниться с жизнью «яко бози»?.. Тут тайна хождения по грани – по границе между жизнью и смертью. Смерть сама по себе самая великая из тайн, и она зовет к себе, и если ты услышал хоть раз в жизни ее зов – ты уже не можешь остановиться. Это голос древней сирены… Самой страшной, самой древней, самой манящей и самой непреодолимой… И имя ей –