— Так, так!… Ингвар, ты слышал?

— Слышал, — подошел к ним третий дружинник. — На Византию?

— На Византию, на Византию… — раздались со всех сторон голоса.

Все сразу воодушевились. Разговоры стали шумными. Лица загорелись, глаза заискрились.

Византийские гости, сбившиеся в одну кучку, тревожно переглянулись.

— Это что же? — шепнул Валлосу Алциад.

— Что? Покричат да и перестанут, — пожал тот плечами.

— А если нет?

— Без князей они не пойдут, а те вряд ли решатся напасть на нашего величественного порфирогенета.

— Кто их знает!… Вдруг придет в голову что–нибудь такое этим грубым людям…

— Говорю, что без Аскольда или Дира они не осмелятся тронуться, а в случае, если и эти с ума сойдут, то, ведь, мы здесь недаром…

Громкие крики прервали этот разговор. Из внутренних покоев палат показалось торжественное княжеское шествие.

Впереди шли, по скандинавскому обычаю, пажи, расстилавшие перед князьями богатый ковер, за ними, окруженные самыми близкими людьми, следовали князья Аскольд и Дир, красавцы собой, мужественные, со смелыми открытыми лицами и ясным соколиным взглядом.

Почти что рядом с ними шел высокий человек совсем не скандинавского типа.

Все варяги, пришедшие с князьями на Днепр, были без бород, с длинными, спускавшимися на грудь усами и пучком волос, закрученным на затылке. Этот же человек, напротив, имел черную окладистую бороду и длинные, падавшие на плечи волосы.

Это был славянин Всеслав — любимец Аскольда и Дира.

6. СКАЛЬД

Князья заняли после поясного поклона присутствующим главное «высокое» место за столом. Рядом с ними, с одной стороны, уселись Всеслав, Любомир, Премысл — старейшины киевские, с другой — Руар, Инголет, Ингвар–начальники норманнов.

Аскольд, как старший, жестом руки повелел присутствующим начать пир. «Заходили чарочки по столикам». Сперва все молчали, уписывая вкусные яства и поливая их крепким медом. Первый голод скоро был утолен. Руар, Инголет и Ингвар, отставив от себя блюда, переглянулись между собой; потом все трое взглянули на князей.

И Аскольд, и Дир сидели понурившись. Видно, их не влек к себе шум пиршества, тень смертной тоски легла на их лица. Они даже не говорили друг с другом и угрюмо молчали.