— Я бежала сюда на родину. Слушай, отец, и не осуди меня! Я уже вступила на родную землю, когда меня насильно хотели вернуть назад… Как должна была поступить в этом случае славянка и дочь Улеба? Могла ли она, скажи мне, покориться чьей–либо силе?

— Никогда!

— Я так и сделала… Я убила моего преследователя; его труп лежит там, у леса… Теперь ты знаешь все… Если можешь, суди меня…

— Тебя не в чем обвинять… Я пошлю сыновей закопать его. Он был христианин?

— Да.

— Тогда пусть по обрядам их веры поставят крест над его могильным курганом. Но что ты думаешь делать теперь?

— Я хочу непременно пробраться в Киев, к брату, к князьям киевским.

Старец отрицательно покачал головой.

— Не советую я тебе этого.

— Отчего?

— На Днепре неспокойно…

— Что же?

— Норманны и славяне, соединившись заодно, хотят идти в поход на Византию.

— Тогда я могу помочь им.

— Чем? Ты — женщина…

— Я столько лет прожила в Константинополе, знаю его прекрасно и могу дать указания, как найти там слабейшие места.

— Ты жаждешь мести?

— За отца!

— Это хорошо… Жизнь в Византии не изменила в тебе славянского духа, это я вижу…

— Отец, разве может что–либо в целом мире заставить славянина забыть, что в его жидах течет славянская кровь? Нет, нет, этого не может быть! Старик и все присутствующие одобрительно закивали головами. Им по сердцу пришлись такие пылкие речи молодой женщины, казавшейся в их глазах, после ее бегства из заповедного для них города, чуть ли не героиней.