— Да, и уже во всем сознался, назвал, между прочим, фамилию твоего отца, который изобличен нами как белогвардейский агент и руководитель заговора против Советской власти.

— Папа не мог, он болеет.

— Молчать! — глаза Ревекки Акибовны налились кровью, — раньше надо было думать, пока под расстрел не повели.

— Расстрел? — Лиза осеклась, закрыла лицо руками и залилась слезами.

Пластинина встала из-за стола, поправила юбку, подошла к дочери генерала и наотмашь ударила её по лицу.

— Получай, гадина. Поделом тебе, тварь продажная, родину продала за веселье и сытое житье.

— Я никого не продавала!

— Ах ты так?

Она принялась из всех сил наотмашь бить Лизу по лицу, та пыталась закрыться ладонями.

— Эй, солдат! Свяжи ей руки, брыкается мразь.

Караульный достал веревку и стянул Лизе локти. Лопатки несчастной оказались сведены вместе, верхняя пуговка на блузке расстегнулась, обнажив гладкую белую кожу на груди арестованной.

Пластинина взглянула на этот кусочек невинного девичьего тела, и он пробудил в ней волчицу.

— Вот так-то лучше, — сказала она и снова начала с силой лупить девушку по щекам.

Волосы Лизы перепутались и слиплись от крови и слез, глаза заплыли о кровоподтеков. После очередного удара она рухнула на пол.

— Посмотри там, — сказала Пластинина караульному, — неужели потеряла сознание?

— Она без сил, Ревекка Акибовна, — ответил солдат, — сильно вы её отпотчевали, весь марафет насмарку.

— Он ей больше не понадобится. Её вина как агента Антанты доказана всеми обстоятельствами дела. Можешь уводить.

Караульные вели Лизу обратным путем по перрону: грязную, избитую, в кровавых подтеках.

— Молодая какая, жить бы да жить, а с буржуями снюхалась, — как бы сам себе сказал замыкающий караульный.

— Это не наша забота, Ревекка Акибовна лучше знает, кто в чем виноват, — ответил ему идущий спереди.