– Похабная тварь, – промычал дон Рафель. И бесконечно возненавидел ее за то, что она унизила его до глубины души. Человек, загнанный в угол, становится агрессивным и отбрыкивается как может, даже если в его беспорядочных движениях нет никакого смысла, как в том, чтобы вгрызаться в обрывки тумана. – Мерзкая шлюха, – злобно сплюнул он, чтобы окончательно внести в дело полную ясность.

Он сорвался. Но то, что кто-то вдруг сорвался, подчас становилось основой величайших свершений в истории человечества, а ночь выдалась такая, что не перегнуть палку было невозможно. Дон Рафель, под покровом ночи спустился в сад с портретом доньи Гайетаны. При свете тусклой керосиновой лампы долго рылся в сарае, где хранился садово-хозяйственный инвентарь. Закончив со своей деятельностью в сарае, он направился к воротам сада и вышел на улицу. В такие часы он на улицу никогда не выходил. Разве что по молодости лет, когда они с ребятами по ночам дебоширили и выпивали. По его позвоночнику пробежала искра, вызванная чувством, что впереди запретное приключение, ах, жаль, что ему было не до смеха. В уже полной темноте он прошлепал по лужам до дворца де Черта. Выбор его пал на небольшую дверцу, которую никогда не открывали, несмотря на то что она выходила на улицу Ампле. С многочисленными предосторожностями, обмотав молоток тряпкой, чтобы не слышно было, как он колотит, его честь дон Рафель Массо, словно новый Лютер в Виттенберге, под покровом дождя и мрака из мести прибил единственный имевшийся у него тезис – непристойный портрет доньи Гайетаны Реном, баронессы де Черта, к дверям ее собственного дома, всем на посмешище и в качестве возмездия за невыносимое унижение. Шлюха Гайетана, обрывок тумана.

Тяжело дыша, пытаясь справиться с одышкой, дон Рафель провел остаток ночи, бродя быстрым шагом по саду, стараясь при этом не шуметь и остаться незамеченным. Он десять раз плевал на неведомую могилу Эльвиры: «Подстилка несчастная, до чего ты меня довела» – и тут же наклонялся, чтобы стереть плевок, и говорил ей: «Эльвира, бедняжечка моя, я не нарочно; но так тебе и надо, свинья ты эдакая. Эльвирушка, я нечаянно». Он ушел из сада только тогда, когда его выгнал оттуда непрестанный шум моросящего дождя. И до четырех часов утра, пока не настало время выезжать, просидел у себя в кабинете, тая, словно свечка, тусклым светом освещавшая его насквозь прогнившие мысли.

Первый день нового года и нового века. Торжество Пресвятой Богородицы[244] и завершение октавы Рождества[245]. Еще не рассвело, когда дон Рафель выехал из дому в карете, не взяв с собой ничего, кроме небольшого сундучка с документами. Дождь лил все сильнее, и кони, смирившись со своей участью, неторопливо продвигались вперед, поскольку при тусклом свете звезд необходимо было соблюдать осторожность. Стук копыт и поскрипывание экипажа звонким эхом отдавались от мокрых стен домов на улице Ампле. Из дворца маркиза де Досриуса доносился приглушенный шум бала. Донья Марианна, скорее всего, еще не хватилась его. Съежившись в глубине кареты, дон Рафель невидящими глазами смотрел на фасады домов. После бессонной ночи его знобило, а холод у него в душе жил уже много дней. Они выехали из Барселоны через Порталь де ль'Анжель, в направлении Сарриа, когда было еще темно и на дорогах никого не было.