– Но, отец мой, как я могу ее загладить, если женщина уже мертва? – разозлился дон Рафель и повысил голос. И тут же испугался, что у стен есть уши. – Как?

– При совершении преступления, последствия которого непоправимы, сын мой… его можно искупить, только понеся наказание, которое тебе определит суд человеческий.

– А кто дал людям право говорить мне, как я должен быть наказан?

– Что, сын мой?

– Кто дал людям право говорить мне, как я должен быть наказан!

– Умерь гордыню, сын мой. А иначе зачем же ты тогда явился исповедоваться?

Дон Рафель промолчал. И молчал добрую минуту. Монаху снова стало дурно. Ему было страшно, потому что до этого дня ему никогда еще не приходилось сталкиваться в исповедальне с ужасом преступления.

– Я сам не знаю, для чего пришел…

– Ты веришь в Бога?

– Да. Да, думаю, что верю. Но я хочу, чтобы меня простила Эльвира, бедная девочка.

– Эльвира?

– Женщина, которую я убил.

– Ты веришь в Бога?

– Вы уже спрашивали.

– Зачем ты решил прибегнуть к таинству исповеди, сын мой?

– Я вам не сын. И не обращайтесь ко мне на «ты»… Меня такое панибратство раздражает.

И разве что про чеснок не упомянул.

– Простите… – Наступило молчание. Наверное, этого странного человека было уже не спасти. – Вы хотите, чтобы Бог вас простил, но искупить свою вину не желаете…

– Если бы можно было ее искупить без огласки… Если бы можно было решить этот вопрос при помощи солидного пожертвования… я готов…

– Что вы, что вы… – всполошился монах. – Что за кощунственная нелепость!