— Я предлагаю своё участие в вашем журнале, — сказал Мединг, отвлекая разговор от тягостного пункта, — на свою долю я прошу немецкие дела!

— Благодарю, нет! — возразила принцесса. — Вы не годитесь, вы слишком упрямы. Я должна сказать, что питаю глубокое уважение к графу Бисмарку, который знает всё, что хочет — надобно оставить его в покое и не начинать с ним споров, ибо из них произойдёт в конце концов несчастная жестокая война со всеми её страшными бедствиями. Вы доведёте меня до конфликта с прусским правительством…

— Обстоятельства поставили меня на сторону противников графа Бисмарка, — возразил Мединг, — но ваше высочество может быть убеждено, что никто не питает большего уважения к этому сильному государственному человеку, нежели я.

Вошёл высокий стройный мужчина, белокурый, с умным, красивым лицом и изящными манерами.

— Добрый вечер! Добрый вечер! — приветствовала принцесса, отвечая лёгким наклонением головы на глубокий поклон, с которым подошёл к ней Анри Пен, известный остроумный писатель. — Вы пришли кстати — вы знаток в своём деле и должны дать мне совет, как поступить, чтобы основать журнал, я хочу показать свету, как следует свободно и откровенно высказывать своё мнение.

— Это легко сделать, — отвечал Пен с улыбкой, — купите у бедного Дюсотуа его «Эпок», который в тягость ему — он, как я слышал, хочет продать его.

— Дюсотуа — портной императора! — воскликнула принцесса с громким смехом. — В его руках журнал, конечно, не может иметь успеха — первое условие органа общественного мнения есть истина, голая истина, а Дюсотуа такой человек, что, явись ему истина в своём мифологическом наряде, непременно упрячет её в самый новомодный фрак и панталоны.

Все засмеялись.

— Известно ли вашему императорскому высочеству четверостишие, — сказал Мединг, — по случаю того, что султан заказал себе платье у Дюсотуа, этого превосходного портного с несчастной идеей издавать журнал?

— И что там? — спросила принцесса.

Мединг прочитал:

— Превосходно! — вскричала принцесса со смехом.

— Падишах, закутанный в эпоху, — дивная картина, — заметил Пен.

— Однако ж скажите мне, — спросила принцесса, — чем утешается Париж по окончании выставки, этого источника развлечений парижан?

— Утешаются чем могут, — ответил Пен. — Снова начинают интересоваться первыми спектаклями, говорить о том, что Гортензия Шнейдер хочет исторгнуть скипетр у великой герцогини Герольштейн…

— В самом деле? — спросила принцесса. — Кто же будет её преемницей?

— Мадемуазель Зюльма Буффар, — сказал Пен, — у которой больше таланта, лучший голос и, во всяком случае, больше свежести и молодости, чем у feu la grande duchesse[100], как называют Шнейдер.