Хансен и Вальфрей шёпотом продолжали разговор между собой.

Лейтенант фон Венденштейн смешал в стакане портер с шампанским, которое подал ему лакей в графине, закурил сигару и встал в дверях салона, задумчиво смотря через высокие деревья на полуночное небо.

Между тем граф Шметтов, егермейстер датского короля, красивый мужчина, лет тридцати шести, белокурый, с длинными усами, сел за фортепьяно и начал, уверенно и с воодушевлением, род попурри из датских национальных мелодий.

— Наши северные напевы полны удивительной прелести, — сказал советник Мединг, когда граф перестал играть, — я чувствую в них силу и таинственную симпатию.

— Да, — согласился граф, — в наших народных песнях заключается глубокий мелодический элемент, однако я должен сказать, что ваши немецкие композиторы умеют превосходно подражать прелестной простоте народных песен.

И, сделав несколько вступительных аккордов, он заиграл мелодию:

Простые, потрясающие до глубины души звуки наполнили салон, разговоры смолкли или перешли в едва слышный шёпот.

Лейтенант фон Венденштейн вздрогнул при этой простой мелодии.

Точно по волшебству, представился ему за тенистыми высокими платанами блеховский дом со старинной комнатой, в которой жила и двигалась его любящая мать. В его душе живо возник тот печальный вечер накануне отъезда в армию, в который бледная и дрожащая Елена спела ему на прощанье эту песню, опять увидел он перед собой милые, искренние глаза, которые так любовно глядели на него, когда он вырвался из объятий смерти. И на его губах невольно явилось последнее слово песни: «До свиданья!»

Глаза его сияли чистым светом, счастливая, спокойная улыбка играла вокруг его губ. Блестящий, пленительный туман рассеялся, и когда граф Шметтов заключил свою игру тихим аккордом, молодой человек прошептал слова Фауста, изменив их:

— Земля исчезает, я снова принадлежу небу.

— Я очень люблю эту песню, — сказал Мединг, — вы правы, граф, она так прекрасна, что кажется, будто слышишь сохранившееся в народных устах предание о давно минувшем времени.

Подошёл фон Венденштейн.

— Я обдумал всё, — сказал он, — и завтра же могу привести дела в порядок и уехать в Швейцарию.

— Тем лучше, — отвечал советник Мединг, — чем скорее вы приедете туда, тем большую услугу окажете делу короля.

Вскоре общество разошлось.

Фон Венденштейн отправился домой, спокойный и весёлый, сомнение и борьба исчезли из его души, и вскоре он погрузился в мирный сон, полный чистых, прекрасных грёз.

Письмо Елены лежало около него на столике.