Мне кажется, что я стал более чуток к страданию и ощущаю теперь жизнь перенасыщенной им, я имею в виду не свою жизнь. Я стал спокойнее за эти месяцы, яснее. Личное стало отступать на второй план, и те источники любви, которые во мне были, снова заструились в душе. Ты помнишь мое грустное письмо, которое я писал тебе год назад из Сангородка, о том, что я отношусь к окружающим людям хорошо, но живого чувства мало. Теперь же я очень живо чувствую их долю, во мне подлинное сочувствие и горю, и радости. Мне вспоминаются слова Лескова: «Кончилась жизнь — началось житие»[646]. Нет, до этого далеко мне. Но все же в душе теперь яснее. И я так полноценно чувствую глубокий смысл крестьянского слова: любить — жалеть. Ты помнишь Андрея Болконского после Бородино, вот когда он увидел на операционном столе своего врага Анатоля Курагина. Перечти это место. Но у меня врагов нет. А то же чувство возбужденной жалости. Не думай только, что у меня настроение кн. Андрея перед смертью, там — сознание ничтожества всего перед безликой вечностью, я же не признаю безликую вечность.

Первое время я только и мог, что просто жить — не поддаться смерти. Теперь мне легче жить, и душа оживает, но она становится другой. Получила ли ты письмо, где я писал тебе про Платона Каратаева из «Войны и мира». У меня все же другое. Я не любил его какой-то безликости. Личное отходит не в том смысле, что я забываю о нем, а в том, что оно не заслоняет других. Как бы мне хотелось сохранить те условия быта, в которых живу теперь, чтобы душа снова не затуманилась.

Сообщи, получила ли мои письма: о Руставели, Гёте и Данте, о «Тангейзере», о Переделкине, о вине мужчин перед женщинами?

Не можешь ли ты узнать что-нибудь о Коммунальном Музее и его научных сотрудниках. Я тебя ни разу о них еще не спрашивал. Литературный Музей его совсем заслонил в моем воспоминании. Давно уже ты ничего не писала о Лиде и больной Ек. Вяч.[647] Не лучше ли ей? Повезут ли ее опять в Крым. Где они проводят лето? Я тебя как-то просил переписать мне стихотворение Жуковского «Минувших дней очарованье». На эти слова в Постановке Ленинградской оперы пелась ария Елецкого. Она снова звучит у меня. Если стихи длинны, то хотя бы начало их. Ты не думай, что я смотрю розово на здешних людей. Мне от них часто становится душно. Я не скажу, что люблю людей со всеми недостатками и пороками, а несмотря на эти недостатки, я жалею — люблю их. Пришла почта, ждал письмо — и нет… Печаль.

Целую Н. Анциферов

Б. д. 1939 г. Ст. Уссури