Я сейчас работаю над темами Петербург — Ленинград в художественной литературе и Москва в худ. лит. Это для серии героические города.

Пиши же мне, милый Гогус, не забывай своего старика. Привет — жене. Поцелуй — сыну.

Твой НП.

София Александровна меня бранила, что я просил тебя попробовать получить мои деньги в Из-ве Академия. Если это оказывается трудным, я беру свою просьбу назад. Мне ведь все же не совсем ясна твоя жизненная нагрузка. Прости.

Если ты еще там сможешь быть, отыщи Татьяну Сергеевну Навашину. Это друг моей первой юности, с которой я играл в рыцари. Скажи ей, что ты мой друг и ученик, скажи, что я заходил к ней, и расскажи обо мне что знаешь.

Когда я писал о героической жизни, я думал о Татьяне Николаевне и ее сестре. Впрочем, обе они способны и к героической смерти.

Еще раз сердечный привет тебе и твоей растущей семье от нас обоих.

24 ноября 1941 г. Москва

Милый Гогус,

спасибо за письмо. Уж и не знаю, поздравлять ли тебя с ожиданием братца или сестрицы твоему Павлику. Уж очень трудное время. Во всяком случае, от души желаю вам обоим, чтобы новая жизнь принесла вам новое счастье. Очень обеспокоен обострением твоего процесса. Как ты теперь можешь лечиться.

Мне очень тяжко. Последнее известие от моих из Пушкина от 26/VIII, об них последние новости в письме Сергея от 10/IX, последнее письмо Сережи от 11/Х, последние известия о нем от 26/Х. Совсем истомился. Да и жизнь совсем замерла.

Привет вам от нас обоих.

Твой НП.

15 декабря 1941 г. Москва

Мой дорогой Гогус. Пишу тебе в очень тяжелую минуту жизни. Сегодня вернулись деньги из Детского Села, посланные мною Танюше 19^го сентября. На бланке пометка — 16^го октября, г. Пушкин. Деньги вернулись из‐за того, что на вызов в течение двух недель никто не пришел.

Из Ленинграда имею только телеграмму-молнию от Сережи — «Здоров, целую». О Танюше ничего. Молчит о ней и Татьяна Борисовна в своих открытках. Что это значит! Если они знают что нибудь трагичное, то разве можно скрывать. Но они даже не пишут, что ничего не знают. Они просто молчат. Я помню, как Татьяна Борисовна мучилась, что на 3 дня задержали известие о смерти Татьяны Николаевны, для того чтобы избегнуть сообщить мне об этом телеграммой. Попутчик занес мне письмо с этим известием от Ивана Михайловича. Но что же все это значит теперь. Я перечитываю открытки Татьяны Борисовны по несколько раз, стараясь угадать по тону их, что она что-то скрывает, но ничего не могу почувствовать: тон совершенно спокойный. Тебе может показаться странным, что я, мучась при мысли о судьбе Танюши и тети Ани, могу все же горевать и о дневниках Татьяны Николаевны и о ее письмах. Но ведь в них сохранилась частица ее жизни, ее души!