В Союзе Писателей был вечер (на котором я не мог быть), посвященный Ю. Н. Тынянову. На этом вечере Андроников[967] напомнил об его формалистических ошибках. Это вызвало пламенную отповедь со стороны В. Шкловского, который сказал между прочим: «Довольно этих разговоров, от этих проработок Б. М. Эйхенбаум ходит уже с 3^я инфарктами». Не то удивительно, что пылкий Шкловский выскочил с такой речью, а то, что она была покрыта громом аплодисментов. Мужа Валентины Михайловны я навещаю, он немного отошел, т. е. может говорить не только о покойной. Но еще очень слаб и лежит совсем разбитый. Его положение не так худо, как ты мог представить по моему письму: у них живет его ученица, которая о нем позаботится[968].

Ну, кончаю свое сухое письмо, похожее на отчет. Да! вот еще что! Я боюсь, что из‐за тебя твой дядюшка сердится на меня, т. к. он больше не заходит.

Обнимаю тебя.

Крепко жму руку Павлуше, желаю ему успехов в хореографии, привет Алеше: он уже прыгает на присланной тобой карточке очень мило. Конец венчает дело: привет твоей Тане.

Н. Анци

31 марта 1954 г. Москва

Дорогой мой Гогус,

Вероятно, твоя Таня уже получила мою взволнованную открытку. А я за эти дни твое письмо. Со вчерашнего дня я на работе.

Был у врача, и он мне разрешил с условием кончать работу в 5³⁰ и вечером не возобновлять. В твоем письме ты сообщаешь печальную новость о смерти тети твоей Тани. Сколько доходит до меня вестей о смертях! Очень был взволнован, узнав, что у Татьяны Борисовны был криз гипертонии. Как понять твои слова, что мама Татьяны Спиридоновны переедет к вам? Я понял так, что Вы ликвидируете ваши казанские корни. Татьяне Спиридоновне будет теперь полегче. И тебе, т. к. тебе смогут читать. Очень огорчает меня то, что дети тебе не читают. Как скажешь, может быть, мне написать им об этом?

Софья Александровна бодра и энергична. Она теперь уже может проверять счета, делать покупки. Она усердная посетительница выставок, концертов, театра, кино (особенно мы увлечены итальянскими фильмами с их гуманистическим реализмом. Каждое из этих ее развлечений не чаще раза в неделю. Я занят выставкой «Воссоединение», скоро буду вновь работать в «Литературном наследстве» для III^го тома Пражской коллекции Герцена[969].

Какие литературные новости. Наша общественность взволнована статьей в «Комсомольской правде» «За голубым забором», изобличающей Вирту в действиях, недостойных советского писателя[970]. Например, устройстве субботника с комсомольцами в свою пользу (для устройства своей усадьбы). Писатель Суров (автор «Зеленой улицы») исключен из Союза писателей; говорят, и из партии за пьяные дебоши[971]. В «Новом мире» крайне резкая статья Лившица о Мариэтте Шагинян, изобличающая ее в самоупоенности, крайнем легкомыслии и бесчисленных ошибках[972]. Статья очень злая. Шагинян, доказывая превосходство нашей науки над буржуазной и феодальной, пишет (цитирую по памяти): «Фома Горобец типичный представитель схоластической науки». Лифшиц пишет: «Если это действительно Горобец, то он Тиберий, а не Фома. Если это Фома, то скорее Брут[973]. Но тот и другой отличались способностью таскать кур, поросят, огурцы. И ни в какой мере не отражают схоластическую науку. Если же автор имеет в виду Фому Аквината, то он никакого отношения к Гоголю не имел». Шагинян, ощутившая «веянья бессмертья» в замечательном труде Сталина о проблемах социалистической экономики, решила открыть и свой закон социалистической экономики: «Снижение цен прямо пропорционально повышению качества товаров». Над всем этим так зло издевается Лифшиц, что такие писатели, как Симонов, назвали его рецензию неслыханным хулиганством, а Панферов[974] в «Октябре», говорят, будет печатать ответ чуть ли не самой Шагинян на рецензию Лифшица (см. Новый мир № 2 с. г.). Возмущение рецензией вызвано тем, что Шагинян заслуженная писательница нашей эпохи.