Подобная доза проходила без всяких последствий.

По утрам, если вечер был томным, я закапывал в глаза лекарства, вызывающие сужение сосудов, употреблял нашатырный спирт (15 капель на полстакана воды); чтобы прийти в себя, пил рассол (соленую воду с добавлением небольшого количества растительного масла), чтобы восстановить солевой баланс, полоскал рот зубным эликсиром – были и другие, столь же наивные и, подчас, небезопасные для здоровья уловки, целью которых было все то же – утаить пресловутое шило…

Ничего не помогало.

Как тяжело ходить среди людей и притворятся не погибшим…

Администрация смотрела на меня косо, но, видимо, я не переходил каких-то последних границ приличия, и ситуация была оставлена на мое усмотрение.

До сих пор не понимаю, как я дотянул до конца полугодия – во время ноябрьских каникул я упал на эскалаторе, спускаясь с Воробьевского шоссе к метро «Ленинские горы».

Я пролетел почти всю лестницу-чудесницу, сохранил в целости две бутылки «Ахашени», а как не сломал шею и не разбился насмерть – это поразило даже видавшую виды дежурную по эскалатору.

Как говаривал канцлер Отто Бисмарк, Бог бережет дураков, пьяных и Соединенные Штаты.

В понедельник 4 января 1971 года, правильно похмелившись, в настроении скорее глумливом, нежели покаянном, я вступил под своды дома скорби.

Врач в приемном покое показала на объявление, висевшее у нее за спиной – «Больной обязан прибыть ТРЕЗВЫМ…» и решительно сказала: «Мы вас не примем!»

Я отвечал, что этим она, во-первых, убьет мою жену, человека, безвинно страдающего за мои грехи; во-вторых, убьет во мне веру в гуманизм людей в белых халатах и, в-третьих, совершит акт черной дискриминации: разве от больного раком требуют, чтобы он оставил свою опухоль дома?

– И, кроме того, – заметил я, впрочем, безо всякого вызова, – я не вижу полноценно трезвых людей среди новоприбывших: между ними есть люди с жестокого бодуна, которые в силу врожденной деликатности не похмелились и вот-вот умрут, вижу более-менее бодрую группу правильно поправившихся и нескольких джентльменов, либо крепко спящих, либо уже окончивших свое земное поприще.

Померив мне давление, врач дружелюбно поинтересовалась, самоубийца ли я, я ответил, что лучше от водки, чем от простуд, и был отправлен с конвойной нянькой в отделение.

Лязгнул вагонный замок, и я стал лицом, состоявшим на учете в психоневрологическом диспансере; официальном идиотом, – сказал бы Швейк.

Это был первый минус стационара – тебя автоматически ставили на пожизненный учет, который закрывал путь за границу, лишал права водить машину, но не запрещал учить детей.