В то время, когда шествие двигалось к Голгофе, к горе, находящейся за стенами города и служившей долгое время для римских казней, Пилат, сидя все в том же кресле, в котором он сидел, когда судил сегодня утром Иисуса, обдумывал одно предприятие. В его голове все складывалось настолько хорошо, что он, будучи человеком деятельным, решил прежде кое-что уточнить и проверить. Пилат кликнул слуг и коротко приказал:

– Приготовьте мне коня.

Слуги бросились выполнять приказание прокуратора, а через полчаса Пилат мчался по опустевшим улицам города (все были уже в долине у подножия Голгофы) к дворцу бывшего первосвященника Анны. Пилат чувствовал, что роль Анны в этом деле была значительной и во многом он виновник. С отвращением и злобой думал Пилат об Анне, гнев в нем глухо кипел. Но во дворце Анны Пилата не приняли, доложили, что Анна уехал, а куда, никто не знает. Пилат знал, что это ложь: Анна, погрязший в подленьких своих пороках, никуда не выезжал уже несколько лет. Тогда Пилат повернул своего коня к дворцу Каиафы. Тот оказался в своем дворце, и так как ему самому очень не терпелось узнать все подробности дела, то он тотчас принял прокуратора. Пилат оставил во дворе двух сопровождавших его конников из сирийской алы, а сам вошел во дворец, последовав за темнокожим слугой-ливийцем.

Даже летом редко бывает такой жаркий, душный, невозможный день, какой был четырнадцатого нисана в этом году, но в той комнате, в которой первосвященник принял прокуратора, было свежо и прохладно от двух симметричных поющих фонтанов.

Каиафа радушно встретил Пилата и шагнул к нему шаг навстречу.

– Радуйся, прокуратор иудейский. Я рад видеть тебя у себя во дворце, в своих пенатах, ведь так у вас говорят? – сказал Каиафа и указал ему на ложе, стоящее возле уставленного различными яствами и сосудами с вином столика.

Но Пилат не воспользовался этим приглашением, отклонив его.

– Не до вина и яств теперь, Каиафа, – строго сказал Пилат. – Я пришел говорить с тобою о деле.

Каиафа погасил улыбку на своем широком, скуластом лице и сделался серьезен. Они сели в кресла возле невысокой пальмы, растущей в большой кадке.

– Я решился обеспокоить тебя, первосвященник, в твоем дворце, – начал Пилат, – поскольку ты не можешь, по вашему закону, посетить сегодня преторию.

Каиафа наклонил голову в знак согласия. Он внимательно слушал Пилата.

– Римские власти, – продолжал Пилат, – всегда уважали ваши законы. У вас праздник и, чтобы не оскверниться… Поэтому я и посетил твой дворец.

Говоря это, Пилат глядел в сторону, на пальму, хотя ее и не замечал, теперь он поглядел прямо в глаза первосвященника, в его черные с желтыми белками навыкате глаза, в которых была и тревога, и хитрость, и лесть, и тайная мучительная мысль.