О, Господи!.. Я круто повернулся и столкнулся с проходившим мимо толстеньким коротышом.

— Это еще что! — злобно рявкнул я.

— Протри глаза, чучело гороховое! — огрызнулся толстяк.

Я вытаращился на него.

— Людей ты, что ли, не видел? — тявкнул он.

Я словно только этого и ждал.

— Людей-то я видел, — сказал я, — но разгуливающую пивную бочку вижу впервые.

Толстяк не полез в карман за словом. Остановившись и разбухая на моих глазах, он процедил сквозь зубы:

— Знаешь что? Пошел бы ты к себе в зоопарк! Мечтательным кенгуру нечего шляться по улицам!

Я понял, что передо мной весьма квалифицированный мастер перебранки. И все-таки, несмотря на всю мою подавленность, я должен был позаботиться о своей чести.

— Топай, топай, псих несчастный, недоносок семимесячный, — сказал я и благословил его жестом.

Но он не внял моим словам.

— Пусть тебе впрыснут бетон в мозги, идиот морщинистый, болван собачий! — продолжал он лаять.

Я обозвал его плоскостопым декадентом; он меня — вылинявшим какаду; я его — безработным мойщиком трупов. Тогда, уже с некоторым уважением, он охарактеризовал меня как бычью голову, пораженную раком, я же его — чтобы окончательно доконать — как ходячее кладбище бифштексов. И вот тут он просиял.

— «Ходячее кладбище бифштексов» — это здорово! — сказал он. — Такого еще не слышал. Включу в свой репертуар! До встречи…

Он вежливо приподнял шляпу, и мы расстались, преисполненные уважения друг к другу.

Эта перепалка несколько освежила меня. Но чувство досады не прошло. Напротив, чем больше я трезвел, тем оно становилось сильней. Я казался себе каким-то выжатым мокрым полотенцем. Постепенно я начинал злиться уже не только на себя, но и на весь мир, в том числе и на эту девушку. Ведь напился-то я из-за нее. Я поднял воротник пальто. Ладно, пусть себе думает, что хочет. Мне все равно. По крайней мере, сразу узнала, с кем имеет дело. Изменить уже ничего нельзя. Может, так оно и к лучшему…

Я вернулся в бар и только теперь напился до зеленых чертиков.

IV

IV