— Ну а сам-то ты царя видал?

Молодой соловецкий послушник, возвращавшийся в обитель после зимовья, явил простодушное любопытство, расспрашивая ссыльного о московских порядках.

— Видал, — грустно усмехнулся Палицын.

— Бают-де он головой скорбен. Не сам будто правит, а боярин Годунов его умом водит. Господи, помилуй мя грешного. Как же он во главе рати-то на войне очутилси да на скору руку отвоевал, что родитель-то еговый, грозный и сильный царь, потерял?

— А ты вранью-то про царя не верь, — сказал Аверкий. — Не хитрый он, злой отцовой премудростью не наделен, зато богомольный. А головой скорбны те, кто слухи поганые распускает.

— Ишь ты-ы, — задумался послушник.

Карбас, идя вдоль границы льдов, выплыл на широкое разводье. Кормщик, перекрестясь, повел судно меж торосов.

— А скажи-ка, — обратился Палицын к послушнику, — не думают ли игумен ваш с соборными старцами просить царя, чтоб перевезти им в монастырь из Твери гроб с костями Филиппа-митрополита?

— Откуда знашь-то? — сильно удивился парень. — У нас-то бают, на Москве уж забыли про Филиппа-то. Покуда грозный царь Иван державой правил, о том и сказать было неможно. В монастыре братия по Филиппе молится. При новом-то царе игумен благословлял иных братий на тайное хожденье в Тверь, до Отроч монастыря. Тамошни чернецы Филиппову могилу почитают. Будто бы и чудеса от нее исходят. Да чтоб мощи-то святого обрести, про то и помянуть боязно. Игумен со старцами помышляют промеж себя, братии о том ведомо, да ведь как за дело-то взяться?..

— Теперь самое время царя просить о Филиппе, — размышлял Аверкий вслух. — Свеев побили и наказали. Земли свои с православными людьми вернули. На радостях-то государь не откажет отдать Филипповы кости туда, где им надо лежать.

— Наверно знашь? — воодушевился парень.

— Верней не бывает. — Палицын погрузился в воспоминания.

Послушник истолковал его печально-задумчивый вид на свой лад и попытался утешить:

— А о Трифонове монастыре не скорби. Крепость-то твоя что, руками строена, руками и сгублена. А дух-то намоленный не сойдет с места. Не крепостями, чай, Русь-то держится. Не велено обитель на старом месте ставить — дак чего ж? Рази Трифон оттуда уйдет? Трифон там хозяин, иного не будет, ни свейского, ни норвецкого. А нонче у него и своя дружина в сотню душ.

— Где-то я уже слышал это... — пробормотал Аверкий.

Карбас медленно, отыскивая разломы во льдах, сближался с островами, накрытыми, как шапкой, мглистой дымкой. Но черная, шуршащая кусками льда протока разводья вскоре уперлась в спекшиеся бугристые торосы. Далее ходу по воде не было. Корабельный вож подвел карбас к кромке припая. Скинули на лед вервия, подвязанные к кольцам у носа и на бортах. Один за другим спрыгивали на торос — подкормщики, весельщики, трое монастырских, люди воеводы, приставы. Крепили к ногам лыжи. Палицын наравне со всеми взялся за веревку с петлей, перекинул через плечо и потянул карбас.