— Что ж игумен-то?.. — торопил Палицын.
— Не благословил. Ни инокам, ни послушникам, ни слугам, ни мирским богомольникам, которые тут зимовали.
— Да почему?!
Монах тяжко вздохнул.
— Преподобный отец наш Трифон на смертном одре перед всей братией предрек все это. Со слезами говорил, мол, тяжкое искушение будет вам и от меча многие погибнут, а вы не ослабевайте духом, молитесь Богу, от Него спасение и вечная жизнь. Разумеешь ли сие? Трифон будто сказал: можно будет принять мученье и венец от Христа, только для этого надо дух крепить. Кто знал про себя, что слаб, тот из обители давно ушел. Остались те, которые выбрали венцы мучеников. Когда же каяне напали, многие, кто был в церкви, смутились и устрашились. Игумен Гурий напомнил им, не дал смалодушничать и лишиться венцов. — Монах заплакал. — Сорок два инока и более полусотни прочих Христу наследовали. Один я струсил, окаянный, убежал от спасения своего...
Оставив его, Палицын направился к воеводе.
— Отдай мне, Степан Федорович, пленного разбойника, — попросил, надрывая сердце.
— На что он тебе? — хмуро удивился Благово.
— Сам казню его.
— Легче тебе от этого станет?
— Отдай, Степан, Христом Богом прошу.
— Не отдам. Казакам велю прирезать. А тебе не надо руки марать... Тут дело святое совершилось. Не погань его дурной местью. Слышь, Аверкий? Не погань себе душу.
Опустошенный и печальный, Палицын ушел на обледенелый берег губы, уселся на днище перевернутого монастырского карбаса. Размышлял: смог бы он так — надев монашью рясу, отринув мир, выбрать вольное мученье, доверить себя Христу, не побежать прятаться или по служилой привычке хвататься за меч?
Он вспомнил последние слова Трифона, которые тот с улыбкой сказал при прощании семь лет назад: «Не торопись ко мне в следующий раз...»
А ведь мог месяцем раньше приехать сюда. Осеннее беспутье задержало...
3
3
Тяжелые русские пушки взламывали каменные стены града Ругодива — ливонской Нарвы и соседнего, через реку, Ивангорода. От адского рычания бомбард закладывало уши, земля сотрясалась под ногами. Бурыми дымами заволокло низкое зимнее небо, обе крепости, русский стан с царским шатром посредине. Осажденные свеи отстреливались из своих кулеврин, но тем было не сравниться с мощными глотками многопудовых московских пушек, изрыгавших огромные стенобойные ядра.