После той ночи каждый свободный миг они проводили вместе. Элис понимала, что она пренебрегает всеми другими друзьями – в первую очередь Лулу, но ей не хотелось быть с кем-то еще.
Когда зима подошла к концу, они стали разводить на ночь костер и спать на улице, под звездами, в его небольшой палатке; Пип все время сворачивалась где-то неподалеку.
– Тебе надо поменять график, – сказал он однажды ночью, когда она лежала в его объятиях и смотрела в небо. – Я слишком скучаю по тебе в выходные, когда один из нас отдыхает, а другой в это время работает. Я хочу бывать с тобой больше.
Ее это наполнило восторгом: он хотел больше ее. Она взглянула вверх на него с улыбкой, ощущая запах его кожи, земли и трав. Он вытащил руку у нее из-под головы и сел. Снял свои кожаные ремешки и снова повернулся к ней, нежно взяв ее руки в свои. Она кивнула, улыбаясь, когда он обернул браслеты вокруг ее запястий и завязал узелками.
– Нгаюку пинта-пинта, – сказал он хрипло.
Когда он притянул ее к себе, голос Лулу прорезался чрез ее сознание:
– Нгаюку пинта-пинта, – прошептал он снова, сомкнув руки вокруг ее запястий.
Она свернулась, обвив его тело своим.
* * *
Пока Элис ждала подтверждения изменений в графике, жизнь ее в пустыне выстраивалась вокруг Дилана. Если они оба освобождались к закату, то уходили гулять с Пип по тропинкам пожарной безопасности; Элис набивала карманы дикими цветами для своей тетради, а Дилан тем временем фотографировал ее в красном тающем свете. Когда она уходила на вечернее патрулирование и заканчивала поздно, то сразу ехала к нему домой, а он часто ждал ее с ужином или горячей ванной с пеной. Такими вечерами он и Пип сидели возле ванны, и он читал Элис вслух. Если у них обоих выдавался целый выходной день, они занимались садом под солнцем, пока их не отвлекала от садоводства голая кожа друг друга; она упомянула, что ребенком работала в огороде матери, и, когда однажды вернулась с работы, обнаружила, что он приготовил ей грядку темной земли, насыпанной на красную почву.