– Тогда почему музыка?

– Она превосходит живопись и более ощутима, поглощая тебя полностью, до последнего звука. А потом уходит. Она линейна, она исчезает, а ты остаешься, печальный и удовлетворенный одновременно. К тому же я унаследовал музыку. Она была профессией моего отца и теперь стала моей. А еще я рисую, как двухлетний ребенок. Вы перестали приходить.

– Вы заставили меня перестать.

– Знаю. И могу объяснить.

– С охапкой игрушек в руках?

* * *

В Тюильри они присели у первого фонтана к западу от Лувра. Фонтан этот почти объят крыльями дворца, но ускользает из его хватки, словно укатившийся мяч. Новые зеленые металлические кресла, наводнившие парижские сады, имели мало общего с ощущением подлинной сущности Парижа, которое, как думал Жюль, останется неизменным до конца его жизни. Еще во времена его юности кто-то изобрел эпоксидную смолу или какой-то другой состав, защищавший планки, благодаря которым они оставались блестящими и гладкими. Как и сама цивилизация, они казались неподвластными трению и износу, у них не было прошлого, только будущее. Их время только началось, не было у них ни шероховатостей, ни приятных воспоминаний, хотя в конце концов они тоже состарятся.

– Мне надо передохнуть, – сказал тот, кто мог пробежать, правда медленно, весь путь отсюда до Сен-Жермен-ан-Ле, но он хотел таким образом предупредить ее, напомнить, что он – старик.

И все потому, что, пока они шли, их шаги, их движения слились в едином ритме – ритме мужчины и женщины, которые любят друг друга. Такая легкость, предвкушение, безошибочность сквозили в каждом шаге, такой восторг, уносящий обоих вперед, словно земное притяжение исчезло вовсе.

– Мне тоже, – сказала она.

Конечно, никакой отдых ей был не нужен. Они передвинули кресла чуть восточнее, когда налетевший южный ветер подхватил плюмаж фонтана и осыпал брызгами гравий за краем бассейна. Ничего страшного, если бы он их и намочил. Впервые за всю весну вечер стоял такой теплый, что в парке можно было расслышать пение древесных лягушек, пробудившихся от спячки, длившейся с самого октября. На самом деле, за исключением редких затиший в четыре утра в середине жаркого и безлюдного августа, движение на площади Согласия грохотало так, что заглушало и древесных лягушек, и сверчков в саду Тюильри. Но они там были.

– У вас все хорошо? – Элоди положила руку ему на предплечье.

Интересно, подумал он, ее тоже прошибло током, как его, или для нее это было что собаку приласкать?

– Прекрасно, но я никогда не мог пройти мимо этого фонтана. На самом деле никакой отдых мне не нужен, я просто люблю посидеть здесь. Даже когда у меня назначена встреча и нужно торопиться, я все равно присаживаюсь на минутку, словно колени преклоняю, и дальше бегу.