– Ах, – произнес он. – Какой сюрприз!

– Да. Можно я поиграю? Не посоветуете ли, как это лучше сделать, потому что у таких старых вещей частенько столько всяческих причуд?

– Еще бы! – ответил он, соглашаясь со всем сразу.

Она подалась к нему и спросила, не шепотом, но тихо и подозрительно:

– За вами следят? Неужели кому-то есть дело?

– Меня тут даже допрашивали. Совсем недавно. Но хотя это и кажется дикостью, я не исключаю, что следят. Однако не волнуйтесь.

Он указал на виолончель. Она установила ее, взяла смычок:

– Что мне вам сыграть?

– Играйте то, что принесли.

– Баха.

* * *

А потом они играли на виолончели, передавая ее друг другу, и руки их легонько соприкасались. Пусть это только усиливало их взаимное смущение, оно мгновенно отступало, ведь после каждого касания являлся Бах. Время от времени Жюль перешагивал расстояние, разделявшее их, и садился с нею рядом, при этом она краснела и аромат ее духов усиливался. Она была жизнью.

Ему так не хотелось расставаться с ней, что, когда она собралась уходить, он проводил ее до ворот и за ворота. Как только они оказались на улице, он заметил в машине на другой стороне улице по диагонали призрак Дэмиена Нерваля, направившего в их сторону объектив мощной камеры. Камера, конечно, была с моторчиком, и сейчас в салоне машины наверняка все позвякивало и жужжало, как внутри часов с кукушкой перед тем, как птице выскочить из оконца.

Жюль обнял Элоди за талию левой рукой, развернувшись, чтобы самому оказаться спиной к Нервалю, и предупредил:

– Не смотрите туда. За нами следят. Нам нельзя разговаривать сейчас.

Он оказался прав, предвидя свои ощущения – шелк, упругая мускулатура, нежное дыхание.

– Они могут узнать, что я студентка и выбрала вас своим… – начала она.

– Знаю, но если мы будем говорить… – прошептал он.

– То что?

– Наверное, – набрался смелости Жюль, – надо притвориться, что мы целуемся? Тогда они отстанут?