– Том, Том, ты дома?

Это был голос Теда, и я сразу догадался, где он и почему звонит. Я механически пошел через дом к телефонной трубке.

– Тед, – сказал я.

– А-а, вот ты где! Звонил советник Дженкинс. Он сказал, ты не пришел на совещание.

– Тед…

– Что случилось, ради бога? Боюсь, на этот раз все сорвалось.

– Тед, это Ханна. Ханна.

– О нет. Что такое?

– Это Ханна.

Я нажал на кнопку отбоя на трубке и дал ей упасть на пол. В каком-то ужасном оцепенении я вернулся на кухню и тяжело опустился на столешницу. На двери холодильника, прижатая магнитом в форме крошечной грозди бананов, висела наша с Ханной фотография. Мы радостно улыбаемся. Джей снял нас своим «поляроидом» в день первой репетиции фарса 1970-х годов. На ней шапочка с помпоном в розовую и голубую полоску. Я купил ее для Ханны ради смеха, но шапочка понравилась дочери, которая носила ее не снимая, хотя становилось теплее. Сейчас шапочка лежала в кармане ее рюкзака на кухонном столе. Я подошел, вынул шапку и посмотрел на нее. Ее приятно было держать в руках.

– Моя любимая шапка, – произнесла Ханна.

Я поднял глаза. Дочь стояла в дверном проеме, по-прежнему в просторной толстовке, по-прежнему мертвенно-бледная, не говоря о темных кругах под глазами.

– Папа, мне очень страшно.

– Знаю. Мне тоже страшно.

– Я просто не… Что я сделала плохого?

– Ничего, милая. Ничего плохого ты не сделала.

– Тогда почему все это происходит?

– Просто невезение, Ханна. Ужасное невезение, вот и все.

У нее затуманились глаза, я это видел. Впервые за много лет, я не мог даже вспомнить, когда такое было. Она опустила взгляд, и крупные слезы начали падать на линолеум. В этот момент мое собственное сердце готово было разорваться. Я знал, что никогда этого не забуду.

– Прости за то, что сбежала, – сказала она хриплым срывающимся голосом, вобрав голову в плечи.