Молодой человек остановился неподвижно на пороге. Гроза усиливалась; раскаты грома повторялись все чаще и чаще, и все громче и громче стонал больной, точно гроза увеличивала его страдание.

– Джон, сын мой, ты здесь? – слабым голосом спросил он. – Если бы еще немножко, ты уже не застал бы меня в живых. Отчего ты не приходил так долго и оставил меня здесь без всякой помощи?

При первых же словах больного тень пробежала по бледному лицу Джона и его лоб гневно нахмурился.

– Я постоянно при вас, – недовольным тоном возразил он, – отлучился я ненадолго и только потому, что вы сами послали меня в гавань, где у меня была работа.

– Правда, правда, – прохрипел больной, – но я не думал, что мой конец так близок. Перестанем ссориться! Мне нужно поговорить с тобой. Сядь возле меня и слушай со вниманием то, что я скажу тебе.

Молодой человек взял соломенный стул и поставил его около кровати. Теперь на его мрачном лице не было выражения участия, желания чем-нибудь облегчить страдания старика или поддержать его, когда тот пытался приподняться.

С непрерывным стоном больной слегка поднялся на подушках и затем в полном изнеможении опустил голову.

Джон или не верил в страдания и скорый конец отца, или был плохим сыном, но его лицо сохраняло прежнее безучастное выражение, хотя по складу рта, по благородным, нежным чертам можно было предположить, что он обладает добрым, отзывчивым сердцем.

Совершенно противоположное впечатление производил отец. Ни страдание, ни страх смерти не могли стереть с лица больного хитрость, жадность, бессильную злобу – все характерные черты низменной натуры.

– Джон, – простонал больной после некоторой паузы, – я воспитал тебя, научил делу, которое может прокормить тебя; через несколько часов я умру, и ты получишь от меня наследство, и даже немалое. Понимаешь ты меня?

– Понимаю! – пробормотал Джон.

Его лицо стало еще мрачнее, но в нем не было ни печали по поводу скорой смерти отца, ни радости от известия о наследстве.

Отец бросил пытливый взгляд на молча сидевшего сына и продолжал прерывающимся голосом:

– Я воспитывал тебя строго, очень строго, но ты был диким, упрямым мальчиком, непослушным сыном.

Джон поднял голову и полуоткрыл рот, как бы собираясь ответить старику, но вдруг опомнился и только посмотрел прямо в глаза отца.

– Впрочем, я в этом отчасти сам виноват, – продолжал больной, – я должен был раньше обратить внимание на то, что говорил тебе священник, а я узнал об этом слишком поздно, и теперь ты в моем мнении то же, что я – в глазах твоего попа, то есть человек, ни к чему не годный.