– Но я – не преступник! – резко заметил Джон.

– Ты еще будешь им, мой сын, – насмешливо ответил больной, – будешь им непременно; это тоже часть моего наследства!

Громовой удар, более сильный, чем все предыдущие, потряс стены ветхого домишки.

Джон вскочил со стула и грозно посмотрел на старика.

– Слушай дальше, – продолжал отец, делая гримасу от боли, – но обрати внимание прежде всего на то, как должен умирать преступник, такой, как я, и каким скоро будешь ты. Я знаю, что чувство страха незнакомо тебе, но настоящим пробным камнем храбрости я признаю смертный час, кончину в полном сознании и с нечистой совестью. Я умираю при наличии этих двух условий, но не боюсь ни чертей, ни ада; я так мало думаю о них, что даже в последнюю минуту жизни мечтаю о мести и хочу отомстить тебе за то, что ты был непослушным сыном, отомстить за твои угрозы, которыми ты в последнее время преследовал меня. Слушай же хорошенько! Ты – мой наследник, но не мой сын!

Джон стоял у своего стула, с которого соскочил во время громового удара, и с мрачным видом слушал старика. При его последних словах лицо молодого человека прояснилось.

– Это правда, я – не ваш сын? – воскликнул он, еле переводя дыхание от волнения.

– Да, правда! – подтвердил больной. – Ты, которого все называют Джоном Гавиа, не сын перевозчика Гавиа.

Тяжелый вздох вырвался из груди Джона, но на его лице выразилась такая радость, точно совершенно неожиданно исполнилось одно из самых его задушевных желаний. Он вдруг повернулся к двери, как бы собираясь немедленно покинуть комнату.

– Ты хочешь уйти? Ну, уходи! – прохрипел старик. – Оставайся на всю жизнь нищим! Если же ты не покинешь меня в последние минуты, то будешь знатным, богатым господином, для которого даже дочь сэра Спитты окажется недостаточно высоко стоящей, – тебе придется снизойти до нее, чтобы признать ее равной себе.

Джон дошел до двери, но упоминание о дочери Спитты заставило его одним прыжком подскочить к кровати больного. Молодой человек ничего не говорил, но в его глазах и в каждой черте его лица сквозило нетерпеливое ожидание, выражался немой вопрос.

– Так-то лучше, мой мальчик, – одобрил старик, – тебе ведь необходимо узнать, кто ты такой! Садись! Нельзя было выбрать лучший момент для нашего объяснения, как сейчас. Ты не забудешь ни этого часа, ни того, что я скажу тебе, и таким образом я сделаю из тебя то, что желаю, поверь мне!..

Джон судорожно схватился за спинку стула, плотно сжал губы и не мог ни слова выговорить от изумления и негодования. Он часто заглядывал в низкую душу этого человека, которого так долго считал своим отцом, но никогда еще тот не казался ему таким отвратительным, как теперь.