Мину сидела во мраке камеры в башне Боссю, держа отца за руку.

Все отчуждение последних месяцев, все недомолвки и мрачные тени растаяли, изгнанные радостью от того, что они вновь обрели друг друга. Они говорили и говорили о том, что произошло с момента их прощания у Нарбоннских ворот в Ситэ в тот промозглый мартовский день. То были истории, проникнутые виной и раскаянием. Мину рассказывала о своей жизни в доме Буссе, о чудовищной резне, о том, как узнала, что его письма к ней перехватывали. О письме Бланш и о похищении Алис она решила отцу пока не говорить: не хотела причинять ему новую боль. Потом она выберет правильный момент. Бернар в свою очередь поведал дочери о своем пленении и томительных месяцах заключения. Мину не совсем понимала, зачем он вообще отправился в Пивер, но когда девушка уже готова была задать ему этот вопрос в лоб, дверь камеры вновь отворилась, и внутрь грубо втолкнули мадам Нубель.

Все трое испытывали одинаковую смесь огорчения и радости от того, какие обстоятельства свели их вместе. Мадам Нубель рассказала, что случилось с Алис и как они с Беранже отправились выручать девочку в Пивер. Для Мину известие о том, что ее младшую сестренку взяли в заложницы, новостью, разумеется, не стало. Бернар же, узнав о том, что его малышку-дочь уже столько времени держат в том же самом замке, где он томится в темнице, впал в угрюмое молчание, как и опасалась Мину.

Пленники говорили и не могли наговориться, и лишь звон деревенского колокола отсчитывал час за часом. Время от времени из леса доносились отголоски чьих-то криков и лай охотничьих собак, от которого в жилах стыла кровь.

– Они все еще ищут, – заметила Мину.

– Если с Беранже что-то случится, я никогда себе этого не прощу, – покачала головой Сесиль Нубель. – Он ни в чем не виноват.

– Тут не виноват вообще никто, кроме того, кто это затеял, – отозвалась Мину.

– Беранже – добрый друг нашей семьи, – сказал Бернар. – И всегда им был.

Мину кивнула, но мысли ее были заняты Питом. Хотя она рассказала им о том, что в Тулузе их пути с бывшим постояльцем мадам Нубель вновь пересеклись – и о том, в каком восторге от него был Эмерик, – откровенничать с отцом относительно всего остального в камере она не стала.

Девушка принялась водить носком башмака по соломе, время от времени вскидывая глаза. Бернар стоял у узенького оконца. Невозможно было не заметить, как сильно он исхудал. И в то же самое время во всем его облике сквозил какой-то новый стоицизм, даже решимость.

– Подумать только, Эмерик сейчас в деревне с Сальвадорой Буссе, – произнес он внезапно. – Нет, ты только подумай, Сесиль.