Мину взяла его за руку:

– Ты всегда делал для нас все, что мог, – для меня, Эмерика и Алис.

– Я совершил много ошибок. Слишком много. – Бернар прислонился спиной к стене. – Хотя, думаю, бо́льшая часть того, что я собираюсь тебе рассказать, не станет для тебя неожиданностью.

За окном на луну набежали облака. Сквозь узкую щель пробивалась полоса белого света, серебрившего прелую солому на полу. Бернар положил руки на колени, как будто искал опоры, и вернулся к своему рассказу. Теперь речь его текла легко и складно, и Мину поняла, что он рассказывает историю, которую не раз и не два повторял про себя прежде.

– Ты появилась на свет на закате последнего дня октября. В канун Дня Всех Святых. Стоял холодный октябрьский день, осень в тот год выдалась ненастная, без перерыва хлестали серые дожди и дул пронизывающий ветер. В воздухе тянуло дымом костров. В честь праздника к дверям деревенских домов прикрепили веточки самшита и розмарина, чтобы отпугнуть нечисть. На каждом перекрестке и у обочины каждой горной тропки выросли самодельные алтари. К ним несли букетики полевых цветов, перевязанные яркими ленточками, просьбы и молитвы, написанные на обрывках ткани на старом языке. Сеньор был в часовне. Возможно, я к нему несправедлив, но сомневаюсь, чтобы он молился. Он ждал новостей из старого дома. – Он устремил взгляд на Мину. – Тридцать первого октября тысяча пятьсот сорок второго года.

Атмосфера в камере стала напряженной, как будто сами каменные стены затаили дыхание.

– Ты понимаешь, Мину? – произнес он тихо, и его вопрос вспорол поверхность тишины, точно камень, брошенный в воду.

– Понимаю, – ответила она, удивляясь собственному спокойствию. – Когда была младше, не понимала, видела лишь, что я совсем не похожа на моих брата с сестрой. У Эмерика и Алис как во внешности, так и в характере все говорит о семейном сходстве. А когда они стояли рядом с мамой, они были как отражения в ее зеркале: невысокие и крепкие, тогда как я высокая и худая; у них кожа смуглая, а у меня бледная; у них у всех шапка черных кудрей, в то время как у меня волосы прямые, как палки.

Она почувствовала прикованный к ней отцовский взгляд.

– А как же я?

– Я не была точно уверена, отец ты мне по крови или нет, – ответила она. – Но даже если нет, это не имеет никакого значения. Ты вырастил меня и научил любить книги, а мама научила меня думать. – У нее перехватило дыхание. – Вы оба любили меня. Только это имеет значение. А вовсе не кровь.

В бледном свете луны, просачивающемся в оконце их камеры, она увидела, как Бернар улыбнулся.