— Извини… Не знал, что ты пожалуешь в гости, а то бы подготовился. Ты вообще какими судьбами?

— Я позвонил тебе вчера, — пояснил Гордеев, — и приятный женский голос поведал мне, что ты здесь больше не работаешь. Неужели тебя наконец-то турнули?

— Я сам ушёл.

— Куда?

— В никуда.

— Чем занимаешься?

— Пишу великий русский роман.

— О чём?

— О нас.

— В смысле?

— О пилигримах, которые так и не нашли пристанище в этой жизни. О последних советских мамонтах, время которых закончилось раз и навсегда. О Боге, который нас всех примет, независимо от вероисповедания, политических взглядов и даже сексуальной ориентации… Да много о чём.

Гордеев посмотрел на меня с насмешкой, и я даже знаю, о чём он подумал: «Милый Эдичка, разве ты можешь создать что-то великое?» — безусловно что-то великое мог создать только он.

— А я покрестился, — вдруг заявил Слава. — Жил в монастыре пять дней… в Свято-Николаевском… в Верхотурье.

Я внимательно слушал, не моргнув глазом, — я уже ничему не удивлялся. Если бы Гордеев сказал бы мне, что вступил в Орден иллюминатов, я бы даже этому не удивился. Он продолжал:

— Когда меня батюшка три раза окунул в купель, я вынырнул оттуда другим человеком. Я словно сбросил со своей души огромный камень, который тащил меня на самое дно. Я как будто заново родился, и такая легкость появилась во всем теле…

— Тебе тоже надо покреститься, — подытожил Слава свой возвышенный дискурс.

— Зачем? — парировал я и слегка зевнул, прикрыв рот ладошкой.

Он посмотрел на меня как на идиота, но ничего не ответил. Повисла пауза.

— Ты зачем поехал в Верхотурье? — спросил я. — С какого перепугу?