– Мне очень жаль.
Ники вдруг почувствовал себя беспомощным. И загнанным в ловушку. И, странным образом, ответственным за случившееся.
Калла по лицу прочла его чувства.
– Я уже пережила это.
– Но почему он хотел это сделать?
– А почему человек может причинить зло тому, кто ему якобы небезразличен?
– Я не знаю.
– Если узнаешь, сообщи и мне. Ответа я не нашла ни в одном из шекспировских томов. А я искала.
Ники чувствовал себя ужасно.
– Калла, я… – Его голос дрогнул.
Калла уже предчувствовала, как сейчас заведутся и раскрутятся оправдания, так что подняла руку, пока он не начал унижать себя и злить ее.
– Это самое худшее исполнение роли верного друга, которое я когда-либо видела. Придержи его для режиссеров Нью-Йорка, они доверят тебе нести всякую чушь.
Калла склонила голову и вернулась к сценарию.
Ники был взбешен. Он так спешил попрощаться со старым другом и наконец-то совершить хоть один правильный поступок в жизни, но вот что из этого вышло… Он пересек сцену, чтобы уйти. Слышно было, как Нино лупит по клаксону. Ники посмотрел на часы. Он уже почти опоздал. Но разъярился он вовсе не потому, что боялся пропустить поезд. Плевать он хотел, если теперь ему придется идти в Нью-Йорк пешком с сервизом на спине. Да как она смеет?
Он повернулся и пошел к столику для реквизита, вырвал сценарий из рук Каллы и швырнул его на пол. Он хотел распрощаться с ней навсегда, но взглянул на нее и увидел, что глаза у нее мокрые, – наверное, из-за осенней пыльцы, кто знает? Но губы Каллы были сжаты, как у императрицы, готовой кликнуть палача. Ники злился на нее, потому что она была лучшей девушкой из всех, кого он знал, и у нее хватило духу считать, что он сам несет ответственность за свое поведение. Он подхватил ее со стола, обнял и поцеловал.
Ноги Каллы не касались пола, она витала у него в руках. Но когда он осторожно спустил ее на землю, она пришла в себя. Поцелуй был восхитителен, но она ненавидела Ники. Он не написал ей ни единого письма, не прислал ни одной завалящей открытки или телеграммы, даже не позвонил после возвращения из Италии. Изобразил трюк с исчезновением кролика в черной фетровой шляпе из детского набора фокусника. Он просто забавлялся с ней. Вся бескрайняя боль, которую она испытывала, разыгралась снова, и чувство покинутости снова терзало и мучило.
Ники видел, какую боль он ей причинил, но находил себе оправдание. Он же не знал, что Калла разошлась с этим дылдой Фрэнком, да и с каких это пор он несет ответственность за нее? Может, это и не было оправданием и не извиняло его как плохого друга той, что была к нему так добра. Но он мог думать лишь об одном: нельзя позволить ни ей, ни кому-то другому стоять на пути к той жизни, что развернулась теперь перед ним. Калла казалась ему ходячей головоломкой, с этим ее загибающимся театром и печалью, которая всегда была при ней, напоминая Ники о его собственной печали. Он больше не хотел, чтобы ему напоминали о ней. Он хотел, чтобы все в его жизни было легким! Новым! Не усложненным! Хотел начать все сначала, перевообразить свою жизнь и создать жизнь новую. И это было его право. Он не желал привязываться к девушке, которая цеплялась за ветхое здание и сама чистила туалеты, потому что не могла нанять уборщицу. Он хотел большего для себя, чем