– Для чего? – поинтересовался тот.

– Чтобы добиться успеха. – Мэри подняла стаканчик.

– Ну да. Для этого я здесь. – Ники тоже поднял стаканчик. – И вы здесь для того же, напоминать мне, зачем я здесь.

Звук столкнувшихся стаканчиков был пустой, как и желание, которое он обычно загадывал в свой день рождения. В этом году он решил не загадывать ничего.

Ники лежал в постели и курил сигарету. В противоположном конце комнаты, на кухонном столе, от его праздничного торта осталась россыпь розовых крошек на позолоченной бумажной салфетке. Скрип лопаты, скребущей снег на тротуаре за окном, когда дворник налегал на нее, действовал на нервы. Ники заметил, что пижамные штаны мистера Гуарньери выглядывают там, где брюки задрались на голенищах сапог. Но мысль, что в мире существует работа еще хуже, чем у него, вовсе не утешила Ники.

Ники уже понял, что обречен жить в подвалах до конца жизни. Он жил в подвале на Монтроуз-стрит, и вот опять он здесь, под землей, как ржавая труба. То же самое с его карьерой по извозу. Видно, от семейной профессии никуда не деться. Он уже изучил улицы Манхэттена и пяти округов так же хорошо, как карту Филадельфии. Карта мира Ники Кастоне – это любое место на земле, где можно запустить счетчик.

Ники поставил поздравительные открытки на подоконник, как он всегда делал в своей комнате в Саут-Филли. Теперь он протянул руку и вытащил две за краешки. Одна, большая, с войлочным желто-черно-белым шмелем, снаружи гласила: «Кузен, ты у нас большой трудяга», а внутри: «С днем рожденья!» Открытку подписали все члены семьи, обитающей на Монтроуз, 810, включая Доминика IV, нацарапавшего «Ник» черным мелком. Ники отложил открытку в сторону и взял другую, с пирогом из фольги на обложке, надписью голубыми блестками «Ты – особенный!» и стишком:

И от руки: «С днем рождения, Ники. Мы по тебе скучаем. Миссис Муни».

Ники не оплакивал прошлую жизнь, потому что после трех лет в Нью-Йорке он жил той же самой жизнью, что и в Саут-Филли, с той лишь разницей, что в этой метаморфозе он был одинок, без семьи, невесты, вечерней работы в Театре Борелли, без старых друзей, поддерживающих его. В припадках жестокой откровенности он признавался себе, что, переехав в Нью-Йорк, ничего не выиграл.

Единственное, что у Ники было, – это устоявшийся распорядок дня. Он шел на работу, водил такси, возвращался домой и считал чаевые. Заметив хорошенькую девушку на улице, он мог ей улыбнуться, но дальше легкого флирта дело не заходило. Он уже не помнил, когда последний раз терял голову из-за женщины. Иногда он подумывал, не позвонить ли Мэйми Конфалоне, но ему нечего было ей предложить. Когда тоска одолевала его и одиночество грызло беззубым голодом, он подумывал о переезде совсем в другое место, подальше, или даже о возвращении в Саут-Филли. Он представлял, как снимает квартиру около Монтроуз-стрит и поглядывает на окна дома 810, вместо того чтобы из них выглядывать. Эта перспектива ему тоже не очень нравилась, так что он ничего не предпринимал.