Тихонько постучав, вошла Раиса Герасимовна. Удивительно чутко угадывала она минуту передышки у мужа и заходила посидеть, перемолвиться словом. Он понимал, что жизнь ее замкнута среди забот о детях, о быте, что заботы утомительны и однообразны, и старался хоть чем-то утешить и подбодрить жену.

— А знаешь, о чем я думал, — заговорил он с искренними интонациями, хотя вовсе и не думал о том, — а не поехать ли нам всем на кумыс? Куда-нибудь в самарскую деревню, к татарам, а?

— Но разве лето у тебя свободно?

— Будет, будет свободно! Кое с какими обязанностями я разделаюсь уже теперь… да, милая, я решил. Я, может статься, чуточку потеряю в деньгах, но зато я буду иметь время, свободу!

— Как знаешь, Николенька, — отозвалась она кротким согласием и, улыбнувшись, заговорила о детях: — Нынче делала Ванюше полоскание йодом… ты бы посмотрел, как послушно, как терпеливо сносит он всякое лечение! Да, вот что я хотела спросить: нет ли среди твоих учеников кого-нибудь с Кавказа? Доктор говорит, полезны полоскания эвкалиптом…

— Должно быть, есть, не припоминаю. Но я обязательно поинтересуюсь. А что, — спросил он вдруг, — Володя опять отказался от супа?

Она закусила нижнюю губу, глаза ее заслезились; чтобы не расплакаться, она сильно мотнула головой. Николай Аверьянович вздохнул. Володя, старший, учился в пятом классе гимназии, но был не по возрасту малорослый, худой, плохо ел, плохо засыпал с вечера, а утром нельзя было добудиться. Лида, ей двенадцатый год, тоже худа, анемична; у Вани постоянно болит горло, а младшей, Настены, уже нет на этом свете… «Господи, — подумал он, — господи! Дети наследуют мою слабую, старую плоть». Еще минуту, и он бы тоже, наверное, расплакался. Но, взяв себя в руки, он встал и тихо, строго произнес:

— Я не все еще дела сделал, Рая.

— Хорошо, милый, ухожу. Принести тебе кофе?

— Потом… я сам.

Жена ушла. Он сел в кресло и прикрыл ладонью глаза, которые нестерпимо пощипывало. Воспоминания о шестилетней Настене, умершей прошлой весной, мучили его особенно. «Сколько же лет мне было, когда она родилась, — подумал он, — тридцать восемь? Нет, шел уже сороковой. Дети наследуют мою слабую, старую плоть… но, может быть, наследуют мой опыт? Ведь есть же мнение среди ученых, что вместе с другими данными родителя дети наследуют и опыт жизни; даже приводят в пример выдающихся людей, чьи отцы породили их в немолодом уже возрасте». Но что с того, если даже Настене и передались какие-то его положительные черты? Здоровье-то было хрупкое, сердчишко остановилось уже на седьмом году. А какая была очаровательная — с мраморно белым личиком, синими большими глазами, светлыми вьющимися волосами! Все говорили: вырастет красавицей, и все ее любили, баловали… и как убивалась потом нянюшка, милейшая Агафья Никитична, которая ходила за всеми его детьми, начиная с Володи!