— Все, — сказал Сергей, — с революцией покончено.

Настроение у него было страшное, день или два он даже не ходил в библиотеку, чего никогда себе не позволял. Оставляя Фанни, говорил, что идет в редакцию, в издательство, но она знала: будет блуждать где-нибудь за городом, стараясь развеять черную свою тоску.

Вскоре, однако, стало известно, что смертный приговор был отменен для всех, кроме Суханова, который был офицером.

Исполнительный комитет «Народной воли» обращался с письмом, адресованным заграничным товарищам.

Письмо Сергею переслал Дейч — он также никуда не поехал.

Народовольцы — автором письма был Тихомиров — еще раз напоминали о своем стремлении объединиться с чернопередельцами и всеми теми, кто будет поддерживать их программу государственного переворота.

Письмо было претенциозным, путаным.

«Мы какие были, такие и есть, т. е, не радикалы и не социалисты, а просто народовольцы». «С начала до конца народовольство было направлением немедленного действия, государственного переворота... Вообще мы считаем революцию подготовленной и полагаем, что теперь остается подготовить только самый переворот, который и будет началом революции. Переворот государственный — это наше быть или не быть... Весь смысл нашего существования в захвате власти...»

Категоричность, чуть ли не ультиматум.

Письмо не понравилось Кравчинскому. И Лавров, и женевские чернопередельцы (Плеханов, Засулич, Дейч) уже ответили Тихомирову, копии ответов у него имеются, он с ними целиком согласен, однако нужно написать самому, развенчать автора этой болтовни.

В письме столько глупостей, что пройти мимо них означало бы молчаливое согласие, поддержку. Что даст, например, лозунг: «Централизация, дисциплина, выборы сверху»? Сколько об этом говорено! Совсем недавно, в Женеве, они даже поспорили по этому поводу.

Только расширение самодеятельности местных и отдельных групп, иными словами — сведение элемента главенствования к разумному минимуму, возможно большее развитие инициативы масс, организации приведут к желаемым результатам.

«Я вынужден ополчаться, — писал Кравчинский (мелким почерком, чтобы не занимать много места и для удобства пересылки), — с особенным усердием из-за этого вопроса, потому что он непосредственно касается меня лично. Не далее как через две-три недели выйдет целая моя книга, написанная на итальянском языке для заграничной публики... к ней я должен был предпослать довольно обширное теоретическое и историческое «предисловие» и приложить такое же заключение, в которых высказываю свой взгляд на это движение, на его цели общие и временные, на террор, на политическую борьбу и т. д.»