Почти каждый вечер собирались теперь у Степняка близкие знакомые.

Сергей Михайлович хвалился переданным ему из Петербурга фото с картины, изображающей умирающего Белинского; картину запретили, фотокопии тоже не разрешали распространять, однако они множились, разными путями переходили из рук в руки.

Лилли уже в который раз вспоминала похороны Салтыкова-Щедрина.

— Полиция и дворники умышленно направляли всех, кто торопился на похороны, по другим улицам, — рассказывала она. — Меня предупредили, и я пошла прямо к дому на Литейный. Это было невероятно! Собирались массы людей. Настоящая демонстрация! Тогда распорядители церемонии, чтобы оторваться от процессии, повезли гроб с телом покойного бегом. Люди догоняли, кто как мог... На кладбище не пропускали, проходили только с венками, и только с серебряными. Мне каким-то чудом удалось проскользнуть. Это было грандиозно! Пламенные речи, песни... На всю жизнь останется во мне это воспоминание.

— Говорят, после похорон были аресты, — добавил кто-то.

— Я сама видела, как на кладбище агенты придрались к юноше, который положил венок на могилу с надписью: «Борцу против мракобесия, поборнику правды».

Как она повзрослела, окрепла наша Лилли! Пристальный взгляд, слегка обостренные скулы, плотно сжатые губы. Во всем четкость, подчеркнутое внимание, собранность.

— Сергей Михайлович, — сказала она как-то, оставшись с ним наедине, — я хочу служить вашему делу. Не думайте обо мне как о ребенке. Давайте поручения, приказывайте. Я уже не маленькая, я... Простите, я вам не все еще сказала... Я тайно привезла из Петербурга рукопись брошюры Марии Константиновны...

— Цебриковой? — спросил Степняк.

Лилли кивнула.

— «Каторга и ссылка». И «Письмо Александру III». Мария Константиновна хочет издать их за границей, разослать влиятельным лицам, чтобы через них весь мир узнал об ужасах сибирских тюрем и каторги.

— Где же рукопись? У вас?

— Нет, я уже отослала в Париж, по условленному адресу. Мария Константиновна должна туда приехать и осуществить издание. Какая это смелая женщина, Сергей Михайлович! Я очарована ею. Слышите, Сергей Михайлович? Я готова служить вашему священному делу.

— Милая девушка, — обнял ее за плечи Степняк, — мы поставлены в такие условия, что единственное наше оружие сейчас — слово. Попробуйте написать обо всем виденном. Я рад, что и Кеннан, который воевал против меня, теперь убедился в моей правоте, и что вы увидели и поняли всю правду. Напишите об этом. Выступите с публичными лекциями.

— Боюсь, ни то, ни другое мне не удастся. Я не оратор, я музыкант. Кроме того, предполагаю снова поехать в Петербург — не пустят ведь, если узнают. Сочинительство меня привлекает, однако после вас, после того, что сделали вы... мои писания покажутся, пожалуй, детским лепетом. А вы, говорят, создали роман? — Лилли смотрела ему в глаза.