— Хочется разобрать точно, — продолжал Энгельс, — но никак не выходит.

Летнее путешествие, отдых, видимо, влили в него свежие силы — Энгельс окреп, только голос остался глуховатым.

— Все еще третий том? — поинтересовался Сергей Михайлович, вспомнив, что и в прошлый раз, когда они встречались, Фридрих Карлович разбирал страницы (кто знает, какого уже) варианта третьего тома «Капитала».

— Все еще третий. Мавр оставил множество вариантов. И в каждом что-то новое, какой-то важный нюанс. Требуется сопоставление, выбор самого главного.

— Каторжная работа, — заметил Степняк.

— А выполнять ее должен. Это моя работа, дело моей жизни. Правда, того и другого — работы и жизни — осталось не так уж много, надо торопиться. К тому же мешают ежедневные хлопоты. Я никогда на них не жаловался, однако никуда не денешься, мешают.

— С вашей работоспособностью горы свернуть можно.

— Те-те-те, молодой человек! — замахал руками Энгельс. — Или вы забыли наш уговор?

— Молчу, молчу.

— Будете пить эль? — спросил вдруг Энгельс и налил из графина, стоявшего на маленьком столике. — Кстати, Сергей, вы получили приглашение на конгресс?

— Получил. По этому поводу и пришел к вам.

— А что? — насторожился Энгельс. — Не собираетесь ли сделать какое-то заявление? Сейчас это модно.

— За модой никогда не гонялся. За советом к вам пришел. Поль Лафарг, секретарь организационной комиссии, спрашивает, какую группу или партию я буду представлять на конгрессе. Вам известно, что я независимый, хотя и придерживаюсь близких к социалистам взглядов.

— Мистер Степняк, — медленным движением Энгельс отодвинул стакан с элем, — я давно хотел вам сказать: быть политиком и стоять вне политических партий — дело невозможное. Вы или обманываете сами себя, или играете в оригинальность. Я не верю в вашу независимость так же, как не верю в то, что вы можете стоять вне борьбы. Такие, как вы, рождены для баррикад, атак, для штурмов. И это вы знаете. Неизвестно только, зачем вам эта игра.

— Представьте себе, метр, никакой игры, — возразил Степняк. — «Народной воли», которую я когда-то лелеял, нет. Ее повесили, живьем замуровали в казематах, сослали на каторгу. В плехановской группе не вижу особенного преимущества над другими. Скажите, как мне поступить в таком случае?

— Искать, господин нигилист, — твердо ответил Энгельс. — Искать союзников. Иначе все ваше теоретизирование, все писания превратятся в схоластику, в мертворожденное.

Степняк отпил из стакана. Не впервые между ними ведутся такие разговоры, однако сегодня, заметил, Энгельс особенно резок.