— Не торопитесь с выводами, — сказал Степняк и направился к выходу.
Десятки глаз — заспанных, печальных, встревоженных — с интересом провожали его. Трюм просыпался, зевал, чесался, от разворошенных лохмотьев еще сильнее несло терпким человеческим потом, мочой, а из многочисленных уголков, перегородок слышался глухой, монотонный шепот — это эмигранты вымаливали у бога лучшей для себя доли.
Разговор с доктором только обозлил Сергея Михайловича. Узнав, что больная крестьянка-переселенка, врач равнодушно хмыкнул, поднял на Степняка удивленный взгляд.
— Сэр, — прошепелявил он, — пассажиры, за здоровье которых я отвечаю, находятся в каютах, а в трюмах — да будет вам известно — груз.
— Но ведь там люди! — возмутился Степняк. — Сотни людей!
Врач усмехнулся, начесал с боков на роскошную свою лысину остатки волос.
— Я понимаю вас, сэр, — сказал он примирительно. — Однако... не предусмотрено. В трюме своя жизнь, свои порядки.
— Речь идет о женщине, матери, — настаивал Степняк. — Наконец, я прошу вас... как джентльмена.
— Разве что так, — сдался наконец врач. — После завтрака.
— Но...
— Никаких «но»...
— Я хотел сказать, сэр, что требуется немедленное вмешательство, — добавил Степняк, — аппендикс может лопнуть.
Не проронив больше ни слова, врач вышел в соседний салон.
...Спустя час или немногим более, когда Степняк, изверившись в добропорядочности служителя медицины, направился было в трюм, на полпути ему встретился тот самый парень. Он торопился, они едва не разминулись.
— Где же врач? — спросил встревоженно, когда Сергей Михайлович остановил его. — Она умирает.
— Как умирает? — невольно вырвалось у Степняка.
Он понимал всю бессмысленность этого вопроса, поэтому, не ожидая ответа, побежал вниз. В углу, где была больная, стоял тяжелый, спертый воздух.
— Боженька... Дайте мне взглянуть... Вынесите меня на свет. — Больная уже не стонала, лицо ее покрылось густыми каплями пота. — Данило, — протягивала к мужу обессилевшие руки, — не довелось нам...
— Ее можно вынести? — спросил у Фанни Марковны парень.
— Лучше бы не трогать.