Анна натянула простыню на лицо, полностью закрыв его. Ей просто необходимо поспать! Что ей еще остается делать, кроме как немного поспать?..
2
2
Смотритель дома, в котором жил Борис Маковер, не позволил построить сукку[410] на крыше. Балкона у Бориса Маковера тоже не было. Поэтому он решил остаться у ребе на все восемь дней праздника Кущей. У ребе во дворике стояла сукка, сколоченная из досок. Одна стена была из кусков ржавой жести. Вход занавешивала простыня. Но какая разница? Сукка была кошерная. Двойреле, дочь ребе, изнутри завесила стены одеялом и цветастой шалью, а на зеленые ветки, заменявшие крышу, подвесила несколько кистей винограда. Первая ночь праздника Кущей была прохладной, и даже казалось, что пойдет дождь. Однако после вечерней молитвы небо прояснилось. Двойреле застелила стол скатертью. Она благословила свечи в стеклянных подсвечниках (серебряные пропали во время нацистской оккупации). Ребе произнес благословение над рюмкой вина. Рюмка дрожала в его руке, и вино расплескивалось. Из соседнего дворика раздавались громкие звуки радио. Где-то лаяла собака. Ребе хриплым голосом затянул: «Господь, который избрал нас из всех народов и вознес нас над всеми языками и освятил нас заповедями Своими…» Большие черные глаза Бориса Маковера наполнились слезами. Доктор Соломон Марголин мрачно оценивал состояние здоровья ребе. Он давал ему не более трех месяцев жизни. А то и намного меньше. С медицинской точки зрения ребе был уже почти мертв, но разве не все люди — кандидаты в мертвецы? Долго ли и сам он, Борис Маковер, будет еще крутиться на этом свете? Но ведь он скоро станет отцом. Живот Фриды Тамар становился все больше и больше буквально от часа к часу. Она, как и Двойреле, благословляла сейчас свечи в сукке. Она стояла у входа в сукку и ждала, чтобы Борис Маковер произнес благословение на вино за себя и за нее.
Ребе почти не ел. Он съел крошечный кусочек рыбы и ложку бульона. Он с трудом жевал своим беззубым ртом. При этом ребе набожно раскачивался. Борис Маковер отчетливо видел, что этот человек уже пребывает в горних мирах. Ребе буквально демонстрировал собой воплощение слов: «Все кости мои скажут…»[411] Казалось, что каждый его член дрожит своею особой дрожью. Голова качалась из стороны в сторону, как будто в знак отрицания. Казалось, ребе хочет сказать без слов: «Нет, такого я не ожидал…» Его плечи поминутно приподнимались, как будто вопрошая: «Куда спрятаться от такого изобилия святости?» Руки ребе дергались, как будто он все время порывался что-то взять, но не осмеливался. Глаза смотрели искоса, строго и при этом с каким-то страхом, как будто он боялся окружавших его людей. «Они, конечно, все здесь, все приглашенные! — думал Борис Маковер. — Авраам, Ицхак, Яаков, Йосеф, Моше, Аарон, Давид…[412] Он, наверное, видит их… Они раскрывают ему тайны Торы… И эта дрожь происходит не от тела, а от души…» Борис Маковер сказал: